— Моя прекрасная королева, я не буду настаивать на том, чтобы вы взяли герцогиню Бэкингемскую в свою свиту. Моя жена, конечно, будет весьма разочарована и никогда не простит мне такой подлости, но хорошее настроение Вашего Величества для меня важнее личного счастья.

— Надеюсь, моя неуступчивость не станет причиной ваших душевных страданий, милорд? — всё же поинтересовалась Генриетта, заметив странный блеск в его глазах.

— О, я убеждён, что буду за них вознаграждён!

Теперь королева испугалась по-настоящему. А жаркий поцелуй, которым он впился в её ладонь, уже не оставлял никаких сомнений насчёт намерений герцога.

— Я не приму вашу жертву, милорд, — решительно произнесла Генриетта, вырывая руку. — Пусть герцогиня Бэкингемская остаётся в моей свите.

На лице Бэкингема промелькнула тень разочарования.

— Что ж, Мадам, — заставил он себя улыбнуться.

Я могу только поблагодарить Ваше Величество за вашу доброту. Жаль, что не так, как бы мне того хотелось.

Он поклонился и вышел. Генриетта провела его взглядом.

— Я затеяла опасную игру, когда впервые позволила этому человеку перешагнуть границы пристойности, — прошептала она. — Но неужели же он решится преследовать меня на глазах у собственной жены?

Баронесса Сент-Люс не присутствовала при этом разговоре: она горько плакала в своей комнате после душераздирающего объяснения с Джоном. У хрупкой молодой женщины всё же хватило сил поставить точку в их отношениях.

Этим утром кардинал Ришелье пребывал в самом приятном расположении духа. Последние дни были овеяны его триумфом. Ему удалось настолько запугать короля рассказами о международном заговоре, целью которого было убийство Его Величества, что тот согласился предоставить своему министру до сих пор небывалые должностные полномочия. Принц Анжуйский был обвенчан с мадемуазель де Монпансье, получив после свадьбы титул герцога Орлеанского, и был официально объявлен наследником французской короны. На этом настояла королева-мать Мария Медичи, и королю, как всегда, пришлось уступить. Королева Анна предстала перед Государственным советом по обвинению в государственной измене, и только заступничество самого Ришелье, опасавшегося неизбежного охлаждения в французско-испанских отношениях, которыми не преминули бы воспользоваться англичане, спасло Её Величество от развода или же ссылки. Вандомы сидели в тюрьме. Принц Конде затаился в провинции, куда предстояло отправиться и госпоже де Шеврёз. Граф Суассон бежал в Турин и оттуда, не жалея слов, поливал грязью негодяя кардинала. Ришелье не мог достать его в чужой стране, но потребовал у французского посланника де Бетюна довести до сведения итальянских властей, чтобы те не смели титуловать «высочеством» мятежного графа. К огромной досаде Ришелье, те отказались выполнять эту просьбу...

Итак, оставался только один человек, перешагнув через которого, можно было поставить эффектную точку в этой истории. Этим человеком был Анри дю Талейран, граф де Шале.

— Шале должен умереть, — заявил кардиналу отец Жозеф. — Его страшная участь должна послужить уроком всем врагам короля, которые по своему происхождению стоят так высоко, что недоступны для королевского правосудия.

— Шале должен умереть, — писала его высокопреосвященству королева Генриетта. — Я так хочу!

Каприз красивой женщины всегда закон, особенно если эта женщина — королева, а её желание полностью совпадает с приказом самого короля Франции.

— Он умрёт, — заявил министру Людовик. — Такова моя воля!

Король не знал, что такой же была и воля его министра. Эта тёмная история с покушением на жизнь монарха была так плохо состряпана, что сам кардинал, щедро потчевавшей ею Людовика XIII, опасался, что у Его Величества вот-вот сделается несварение желудка под влиянием последних дворцовых сплетен, распространявшимся Шевреттой. Герцогиня, следуя мудрым советам лорда Монтегю, во всеуслышание обвинила Ришелье в фальсификации доказательств, и кардинал даже не мог оправдаться, так как оригиналы документов, полученные заговорщиками, уже давно превратились в пепел. Зато король прислушивался к этим обвинениям со всевозрастающим интересом. Ему успели донести, что женитьба Гастона на принцессе Монпансье не отдалила, а приблизила принца к трону. Не было ли это частью дьявольской игры самого Ришелье?

И кардинал, на собственной шкуре ощутивший переменчивость королевской милости, покрывался холодным потом, когда скучающий взгляд короля задерживался на его особе. О, этот взгляд был ему хорошо знаком! С этим же меланхоличным выражением лица Людовик отдал приказ об убийстве Кончини[60], после которого королева-мать и сам Ришелье — тогда ещё епископ Люсонский — были сосланы в Блуа... Да, кардинал имел веские основания настаивать на переезде королевского двора сюда, в Нант, так как блуасский замок, находившийся неподалёку, навевал на него слишком горькие воспоминания...

Вдобавок ко всему сам граф де Шале, словно по наущению каких-то тайных сил, вздумал отказаться от своих прежних показаний, присоединив свой голос к обвинениям дворцовых сплетников. Добившись очной ставки с Лувиньи, он разметал в пух и прах его обвинения, так что перетрусивший экс-гвардеец Генриетты Французской отказался свидетельствовать против него в суде.

Нет, этот человек обязан был умереть!

Ришелье, славившийся своей импульсивностью, так стукнул кулаком по столу, что опрокинул бокал с вином, и долгое время молча глядел, как оно кровавыми потоками разливалось по столу.

— Очень мудрое решение, — отец Жозеф появился так внезапно, что его высокопреосвященство даже вскочил от испуга.

— Вы, дорогой друг, всегда появляетесь так неожиданно, — с досадой заметил Ришелье, садясь обратно в кресло.

— Главное, вовремя. Меня в отличие от вас очень заинтересовало, откуда взялись проблески ума в пустой голове королевского гардеробмейстра, — заявил капуцин. — Поскольку сам господин Шале думать не способен, совершенно ясно, что кто-то думает за него. И этот кто-то...

Отец Жозеф выдержал эффектную паузу и, подождав, пока уши господина кардинала сравняются цветом с его красной мантией, закончил:

— Уолтер Монтегю!

Не стоит удивляться тому, что Ришелье, уже мысленно похоронивший глупого франта, очень возмутился, узнав о том, что кто-то захотел отнять у смерти её добычу. И очень рассердился, узнав имя этого человека.

— Уолтер Монтегю? — вскричал он. — Я был уверен, что англичанин уже вернулся в Лондон.