проклятия, и, крайне редко, скупые слова благодарности. Однако сегодня один из заключенных меня по-настоящему поразил, выразив признательность совершенно необыкновенным способом.

Эд сопровождал меня по галерее, стучал в двери камер, сообщал сидевшим в них, что я здесь и они могут, если надо, обратиться за помощью. Вот он постучал кулаком в очередную дверь. Я уже знала, кто в ней сидит – этот мужчина находился в карцере несколько недель. Ему было за пятьдесят, и он совершил несколько тяжких преступлений, но со мной всегда держался вежливо. С тех пор, как его заперли здесь, он страдал от приступов тревоги; я старалась его поддерживать и назначала эффективные лекарства, способные помочь.

– Врач пришел!

Эд открыл окошко, заглянул внутрь и, убедившись, что мне ничего не угрожает, отпер дверь. Мы стояли на пороге, вглядываясь в полумрак.

– Как у вас дела? – спросила я.

Мужчина вышел на свет, падавший сквозь дверной проем. Он был худой, лысый, с морщинистой шеей и крючковатым носом, который несколько раз ломали, и необычно белесыми бровями. Левую руку он неловко прятал за спиной.

– Мне уже лучше, – сказал он, – таблетки здорово помогли.

– А что у вас с левой рукой?

Заключенный застенчиво улыбнулся, показав лишь кончики зубов. Потом разогнул руку, которую прятал за спину, по одному разжал пальцы и показал мне гоночную машинку, мастерски вырезанную из куска мыла.

– Это я для вас сделал, док! – сказал он, протягивая подарок.

Его жест показался мне ужасно трогательным; я не могла поверить, что он потратил столько времени, тщательно вырезая миниатюрные колеса, руль, боковые зеркала – и все в полутьме камеры в карцере. Машинка казалась настоящим произведением искусства.

– Она очень красивая, большое спасибо, – сказала я, – но чем я заслужила?

– Тем, что были добры и не осуждали меня, – ответил он.

Я сглотнула; в горле стоял комок. Осторожно приняла подарок, думая, что всегда буду его хранить. Я еще раз поблагодарила, и Эд запер дверь.

Я шла по галерее в приподнятом настроении, размышляя о людях, с которыми познакомилась, работая в тюрьме: не только о заключенных, но и о потрясающих коллегах. Подавляющее большинство из них обращалось с заключенными справедливо и профессионально, выполняя свои обязанности с максимальной отдачей. Временами им приходилось проявлять суровость, но точно так же они были способны на сочувствие и доброту. Лишь изредка мне попадались такие, кто держался враждебно и агрессивно. Одним из таких людей был врач, который, слава богу, проработал в Скрабс лишь 4 месяца. Этот нахальный грубиян, казалось, наслаждался властью, данной его полномочиями. Он ненавидел заключенных, не проявлял к ним ни грана сострадания и обращался с ними как с мусором. Он редко выписывал обезболивающие и всегда старался отменить назначения, сделанные другими врачами, даже если речь шла о простом парацетамоле. Арестанты его терпеть не могли, и охранники часто жаловались на его несдержанные манеры. Все мы очень обрадовались, узнав, что он уволился и не собирается возвращаться.

Мои размышления внезапно прервал Эд.

– Наверное, вы особенный человек, док, – сказал он, – мне вот такие подарки не дарят.

* * *

Я помешала ложечкой кофе, постучала по краю чашки и опустила чашку на стол. Глоток горячей жидкости обжигал, но мне просто необходимо было немного кофеина, прежде чем отправляться в приемное отделение.

Хадж сообщила, что всех новичков уже доставили, и больше никого в этот день не ожидается.

– Много их? – спросила я.

Она скорчила гримасу.

– Боюсь, что да.

Я загрузила компьютер, готовясь посвятить еще пару часов приему новоприбывших. В восемь вечера, как обычно, все мы поднялись в Центр первой ночевки, чтобы продолжить работу.

Первый мужчина, которого Хадж привела ко мне в кабинет, выглядел совершенно неприметно. Высокий, худой, неторопливый, в свитере толстой вязки, словно поеденном молью и весьма заношенном. Судя по спокойному поведению, он не в первый раз попадал в тюрьму – такое происходило сплошь и рядом, когда дело касалось бездомных. Напротив его фамилии не было никаких пометок, то есть он не совершил серьезного преступления, о котором сестрам следовало меня предупредить.

Я начала задавать традиционные вопросы: ждет он приговора или уже осужден, причинял ли себе увечья, какими заболеваниями страдает и так далее. Как я и думала, Кай до этого уже сидел в тюрьмах, но в Скрабс оказался в первый раз. Он откинулся на спинку стула и сидел, позевывая, скрестив руки за головой, лицо не выражало ничего, кроме скуки, от вынужденных разговоров со мной.

– Есть у вас психические заболевания? – продолжала я.

Он почесал в затылке.

– Мне диагностировали шизофрению.

– Лекарства от нее принимаете?

Он кивнул, не меняясь в лице, словно подобные беседы вели с ним уже тысячу раз.

– Ага, «Депиксол».

– И как, помогает? – спросила я.

– О да. Очень.

Он снова зевнул, прикрыв рот ладонью. Что это – симуляция апатии? Может, он только притворяется спокойным? А что, если его случай более серьезный?

Шизофрения – это не только раздвоение личности, как можно судить по фильмам и телепередачам, когда человек считает, что внутри него живут сразу двое. Это гораздо более сложное психическое заболевание с широким спектром симптомов, включающим слуховые и зрительные галлюцинации и нарастающее чувство отрыва от реальности.

Антипсихотические лекарства помогают контролировать расстройство, и иногда их надо принимать в комбинации друг с другом. Пациентов, как правило, наблюдает психиатр, болезнь находится под контролем, пока используются таблетки.

Я печатала в компьютере, Кай блуждал глазами по кабинету.

– Надолго вас посадили? – спросила я.

– На 12 недель.

– Тогда ничего страшного.

Он принужденно усмехнулся. Мои первоначальные опасения относительно его поведения, вроде бы, не подтвердились. Похоже, он неплохо переносил свои лекарства, мог вести нормальную беседу и отвечал на поставленные вопросы. Оставалось лишь выписать ему рецепт и направить к психиатру.

Однако я все время чувствовала на себе его пристальный взгляд, и от этого становилось не по себе.

Внезапно он вскочил со стула и начал изо всех сил биться головой о стену: раз за разом ударялся о кирпичную кладку, и мой кабинет наполнился жутким стуком его черепа, отражавшимся от кирпичей.

– Прекратите! – закричала я.

Но он продолжал, колотил и колотил головой, прищурившись и стиснув зубы. Потом поглядел на меня, сжимая кулаки. Он что, собирается наброситься?

Я выбросила руку в сторону и нажала тревожную кнопку слева от стола. За секунду с десяток охранников сбежалось в кабинет. Он попытался отбиваться, кусался, лягался, махал кулаками. Наконец, его повалили на землю и застегнули наручники за спиной. Он весь извивался у охранников в руках, и его крики долгим эхом отдавались по коридору.

Сначала