Мне кажется, Зендрикова не успели даже позвать, как он, с выражением лица «чевось изволите, барин», оказался рядом. Как черт из табакерки. Видно, мерзавец стоял за углом и подслушивал.

– Петр Петрович, – начал академик, – коллеги советовались с вами по поводу тактики лечения больного? К вам обращались за помощью? Как так получилось, что не успел пациент поступить в реанимацию, его моментально погрузили в наркоз и перевели на искусственную вентиляцию легких? Петр Петрович, я сколько раз вам говорил, что вы – мой представитель и научный руководитель этого отделения, и все важные вопросы должны решаться только с вашим непосредственным участием. Почему вы не контролируете ситуацию?

Зендриков с нескрываемым злорадством отвечал, преданно смотря в глаза академика:

– Владлен Владимирович, я был в отделении, находился в своем кабинете, и поверьте мне, ни один человек не удосужился доложить мне о происходящих событиях! Я, конечно же, никогда бы не позволил совершить подобный, вредящий пациенту тактический ход. Вы же знаете, сколько раз я говорил нашему заведующему о его чрезмерном применении наркотиков и седативных препаратов у пациентов с повреждениями головного мозга. И я не раз показывал ему и всем врачам отделения реанимации статьи о повреждающем воздействии седативных препаратов и опиоидов на когнитивные функции пациентов, перенесших травмы и заболевания головного мозга при выходе их из критических состояний.

«Только до выхода из критических состояний нужно еще дожить», – подумал я.

Но возражать что-либо в этой ситуации было бесполезно. Да и привык я к этим наскокам академика и его подельников.

– Многоуважаемые коллеги, – начал я свою речь, – я думаю, времени у нас практически не осталось, и, если в ближайшие минуты не будет принято решение об оперативном вмешательстве, в первую очередь о декомпрессии головного мозга, мы потеряем пациента.

Все встрепенулись. Роковая фраза была вброшена, и наступало время принятия правильного решения.

Если после операции больной выживает – ура! Академик опять доказывает свою гениальность и невероятное мастерство хирурга, директор института показывает слаженную работу всей команды, а министр вновь демонстрирует свою блестящую прозорливость, правильно выбрав лечебное учреждение, где спасли пациента.

Ну а если после операции больной умрет, то академику ничего не будет, директору института могут припомнить пенсионный возраст и поставить черную метку. Ну а для министра это может оказаться катастрофой, ведь все уже знали имя следующего.

Но можно было сказать, что риск операции крайне превышает риск консервативной терапии. И так для всех было бы спокойнее, так все бы покинули зону карающего административного огня. Но заведующий реанимацией испортил весь пасьянс и сказал то, чего никогда бы не сказал умный и смотрящий далеко вперед руководитель. Кроме того, он не посоветовался с руководством, да и слова ему никто не давал.

Академик показал отменную реакцию:

– Да, мы немедленно берем пациента в операционную. Я принимаю это решение как руководитель клиники, несмотря на все риски, и тем самым даю ему минимальный шанс на благополучный исход.

При этом он проницательно посмотрел в глаза и директора института, и министра. Они моментально согласились с мнением корифея от нейрохирургии, но легче им от этого не стало. Дамоклов меч продолжал раскачиваться над их головами.

– К сожалению, коллеги, я не смогу прооперировать пациента сам – через несколько часов у меня встреча, которую я никак не могу отменить… Думаю, профессор Аванес Акопович Гелашвили проведет блестящую операцию. Он уже в курсе и через несколько минут приедет в институт.

Аванес, или, как мы его звали, Ваня, был классным парнем, любителем выпить и покутить. Был он из семьи потомственных нейрохирургов, После окончания университета подался было в бандиты, но вовремя спохватившийся папа, очень уважаемый нейрохирург, предвидя скорую посадку сыночка или гибель в бандитских разборках, неведомо каким чудом уговорил Ваньку начать работать в команде восходящей звезды отечественной нейрохирургии, будущего академика Владлена Владимировича Плавникова. Ванька, с ярко выраженными бандитско-бойцовскими качествами, быстро занял ведущие позиции в стае и стал верным и преданным сотрудником. При этом Ваня Гелашвили неожиданно оказался прекрасным оператором, и, сочетая в себе многие достойные качества, был допущен даже к некой самостоятельности при получении гонораров за свои операции (правда, с непременным отчислением процента академику).

Оперировал он, конечно, лучше академика, но для наглядной статистики Владлен Владимирович всегда ставил его на проведение операций самым тяжелым, безнадежным больным. Так что послеоперационная летальность академика приближалась к нулю, а у Гелашвили, при множестве выполненных операций, она была очень уж высока. Что позволяло академику в кругу друзей и руководства по-свойски язвить об успехах Вани:

– Хороший он парень и рвется в бой, только вот кладбище послеоперационное у него слишком уж велико.

Тем самым академик пресекал малейшие попытки возможного конкурента приблизиться к сиянию своей славы.

Все, все точки над «i» были расставлены, и понеслась обычная работа: бритье головы, осмотр пациента анестезиологом, и не просто анестезиологом, а профессором Мустафиным, руководителем отделения анестезиологии. Он сам решил пойти на наркоз, правда, подстраховавшись вторым анестезиологом, Пашей Сеновым, умничкой и рукодельником, штатным анестезиологом нейрохирургической операционной.

В отделение ворвался Гелашвили. Ваньку, видимо, только что вырвали из постели очередной поклонницы нейрохирургии и кавказского темперамента – вокруг него витал аромат приятных духов, сигарного дыма и дорогого коньяка. Высокий, спортивный, с длинными волнистыми и черными как смоль волосами, в костюме от Бриони и белоснежной крахмальной рубашке, с платиновыми запонками и в часах Брегге, он выглядел среди нас как аристократ, нечаянно залетевший со светского приема на какую-то конюшню с холопами и навозной вонью.

Дослушав с выпученными глазами доклад о состоянии пациента, Ванька начал буквально орать:

– Блин, вы что, охренели, что ли? Ведь у него Хант-Хесс 5, ведь он умрет у меня – если не во время операции, то после! Вы понимаете, на что меня толкаете, уроды? Вы понимаете?! Кто тот безумец, что решил, что нужно оперировать? Артем, козляра, твоя затея, признавайся?