Клипсы, клипсы, клипсы…

– Ваня, а как ты стерилизовал клипсы? – прервал Ванькину песню я. Ваня проявил отменную реакцию, словно боксер, и с уже абсолютно серьезным лицом ответил мне угрожающим тоном:

– Я их не стерилизовал, я взял новый стерильный набор у академика, когда ходил к нему перед операцией. Ты понял?

Я-то понимал, что это вранье. И оно подтвердило мои догадки об источнике беды у пациента. Академик, даже имея в запасе набор клипс, никогда бы не отдал их, во-первых, Ване, а во-вторых, не отдал бы их за просто так. Значит, так и есть – Ванька врет, а клипсы были грязные.

Шутки кончились. Передо мной стоял не рубаха-парень Ваня, а жестокий и беспринципный враг. Ваня понял, куда пошла волна, чем это могло быть в действительности. Ибо трупные клипсы стерилизовались абы как. Иных же причин не было найдено, но про ранний менингит никто и не мог подумать. Хотя, вполне вероятно, и сама операционная рана вследствие инфицирования могла быть источником сепсиса.

– Ваня, не заводись. Нужно проверить и выполнить люмбальную пункцию. Вдруг у пациента развился менингит не по причине плохо стерилизованной клипсы, а по причине развития на фоне кариеса септического поражения оперированного мозга.

После моих слов Ванька взвыл:

– Если ты найдешь менингит у пациента, то ты покойник. Ты меня понял? На первом месте в протоколе операции стоит академик, а у него менингитов просто по определению не бывает и не может быть! И если ты найдешь ранний менингит после его операции, то, я повторяю, ты покойник.

– Ваня, ты все понял? То, что там будет менингит, я не сомневаюсь. То, что там трупная клипса, знаешь только ты, операционная сестра и академик. Я ничего не докажу. Да и не стану доказывать. А вот инфекция от плохих зубов – это классная версия. Тогда мы хоть лечить начнем более адекватно и спасем пациента. Возможно…

Ваня вышел из кабинета. Я, немного посомневавшись, но понимая прекрасно, что сейчас уже везде, куда ни глянь, не просто клин, а веревка, намыленная для моей шеи, набрал номер министра.

– Петр Андреевич, позвольте для дальнейшего поиска источников сепсиса выполнить люмбальную пункцию, для исключения менингита. Пациент длительно страдал кариесом, и у него масса несанированных зубов, как вы помните по докладу стоматолога. И, вполне вероятно, что на фоне хронической инфекции ротовой полости и ослабления иммунитета развился одонтогенный сепсис.

Пауза затягивалась. Наверняка все наши разговоры прослушивались. И министр, прекрасный клиницист и блестящий в прошлом военный травматолог, моментально оценил ситуацию и понял – наверняка я обладал какой-то важной информацией, и мой бред про одонтогенный сепсис и менингит нужен только для построения правдоподобной версии и оправдания возможно уже случившейся катастрофы.

– Я буду в течение часа, все обсудим на месте, – прозвучало в трубке. Голос его был напряжен.

Новогодняя ночь в реанимации стремительно превращалась в карнавал с песнями и плясками, а визит министра был некой «цыганочкой с выходом». Один из моих учителей говаривал нам, молодым врачам анестезиологам-реаниматологам:

– Вы – реаниматологи, привыкайте, теперь всю жизнь будете праздники справлять, как свадебные лошади – «голова в цветах, жопа в мыле».

Его слова сбылись, и не было, пожалуй, в моей реанимационной жизни ни одного праздника без тревожных звонков (в лучшем случае), дежурств и срочных вызовов из дома, из-за праздничного стола. Всю жизнь.

Перед Новым годом нейрохирурги, выполняя план перед предпраздничными долгими выходными, оперировали все, что только могли, и, конечно же, заполнили все реанимационные койки, так что в случае экстренных поступлений пришлось бы переводить пациентов в другие реанимации или недолеченных больных в простые отделения.

Я много раз пытался говорить с академиком по поводу его маниакального желания прооперировать сразу всех перед каждым праздником и максимально загрузить реанимацию. Ведь и ему, и мне было абсолютно ясно, что все эти операции можно было выполнить после праздников, не в аварийном режиме, когда основная часть служб в институте функционирует в ограниченном функционале. И самое главное, что при жесточайшей нехватке антибиотиков и растворов, особенно обострявшейся в эти дни, успех операций становился еще более сомнительным.

Но академик всегда имел в кармане пару джокеров непробиваемых аргументов:

– Я все понимаю, Артем Сергеевич. Вы со своими реаниматологами хотите в праздники отдохнуть и ничего не делать на работе, а только пить пивко и обжиматься с медсестрами, хотя получаете зарплату вы за лечение пациентов круглые сутки (и при этом он всем видом показывал, что реаниматологи – люди второго сорта, сомнительно носящие звание врача, и что главное предназначение их – обслуживать небожителей – нейрохирургов. Когда вы наконец поймете, что пациенты ждут операций месяцами и что минимальная отсрочка может закончиться для них фатально.

На самом деле мы-то все знали, что пациенты могли лежать месяцами при самых острых показаниях к операциям. Просто они или их родственники еще не созрели до правильных шагов для ускорения лечебного процесса. Перед праздниками же наступало озарение (часто не без помощи доброго совета лечащего доктора или медсестры). Но, конечно же, академиком двигали только гуманистические помыслы, только его любовь к людям. Как говорила одна героиня известного мультфильма: «Без-воз-мезд-но».

Реанимация была заполнена до отказа, пациенты практически все были на аппаратном дыхании, и, разумеется, ни о каком новогоднем застолье и речи быть не могло.

Министр прибыл в отделение в восемь вечера, один. Директор института тоже, оказывается, укатил в страну горнолыжных чудес. Я тут же вызвал профессора Гелашвили. Ваня не появлялся с момента нашего последнего разговора в отделении. Мы сели втроем в моем кабинете.

– Ваше мнение, профессор Гелашвили, по поводу соображений о причинах сепсиса, изложенных доктором Артемом Сергеевичем?