Один за другим звуки города стихают.

Вполголоса, потом шепотом.

И, наконец, тишина.

Остальная часть группы замечает это сразу, с опаской поглядывая друг на друга. У одной из овец, вероятно, началась Призрачная агония – это что-то новенькое. В Тилиане я идентифицировала ее только у людей.

– Это здесь, – шепчет Нейтан, обескураживающе громко в приглушенной тишине.

Дом наблюдает за Элосом и мной с открытым недоверием.

Хотя нет ничего удивительного в том, что болезнь распространилась за пределы Тилиана, совсем другое дело увидеть это своими глазами. Возможно, моя работа заключается в том, чтобы выявлять новые случаи, но, вероятно, мало кто в нашей группе лично испытывал влияние и тишину.

Роанин. Гроуввуд. Ниав. Не могу понять, как обычное животное способно таить в себе даже крупицу магии, учитывая, что волшебные существа рождаются, а не создаются. Это почти так, как если бы эта болезнь следовала за нами, куда бы мы ни пошли, за исключением того, что в этом нет никакого смысла. Три наспех нацарапанных слова насмехаются в глубине моего сознания, но я сразу же отбрасываю страх.

Я не позволю себе поверить, что Предсказание касается нас. Если бы это было так, то, несомненно, оно изменилось бы в тот год, когда мы прибыли, когда королева Рейнен сломала себе шею.

Стадо движется дальше, и звук возвращается, как прилив: беспорядочный разговор, захлопывающаяся дверь, металлическое позвякивание упряжи, прикрепленной к повозкам, запряженным лошадьми. Свист ветра, проносящегося по переулкам, и отдаленный рев реки.

Предчувствие пронзает мой позвоночник.

– Давайте продолжим…

– Прочь! Убирайся! – завывает кто-то, голос так близко, что серые перья вырываются из моей кожи еще до того, как я успеваю вздохнуть.

Боль вспыхивает вдоль моей ключицы, внезапная и огромная, когда Дом врезается в меня с силой, похожей на силу медведя. Мои зубы стучат, когда он толкает меня на боковую улицу, наполовину скрытую тенями.

– Слезь с меня! – говорю я сквозь стиснутые зубы, мои каблуки царапают землю, когда он заставляет меня отступить. Перья отступают под моей кожей, когда мои пальцы превращаются в когти, длинные, изогнутые и жестоко острые. Я вонзаю острия в его предплечья, пока не чувствую, как они пронзают кожу.

Дом шипит и отступает, маниакальный блеск в его глазах граничит с безумием. Без предупреждения он выхватывает свой меч и замахивается им на меня.

Нет времени кричать. Отпрянув назад, я едва успеваю убрать лезвие, и теперь это сосредоточенное усилие, чтобы не поддаться своему инстинкту дикой кошки. Каждая частичка кричит о защите, нападении.

– Что ты творишь? – требовательно кричит Уэслин, спешащий по аллее к нам, его шаги практически превращают утрамбованную землю в пепел. – Что ты собираешься сделать, убить ее?

Прямо за ним я вижу, как Нейтан хватает Элоса за руку, когда брат бросается ко мне.

– Она могла бы выдать нас, – Дом фыркает, плюет и проводит рукой под носом, все еще направляя меч на меня. Он сошел с ума, если думает, что я умру от его клинка.

– Мне очень жаль, сэр. Я больше не могу этого делать. Она подвергает тебя риску. Они оба знают.

– Дом, опусти свой меч, – тихо произносит Уэслин, когда я предупреждающе сжимаю когтистые руки. Всего мгновение, один-единственный вдох – это все, что нужно, чтобы поддаться распространяющемуся оцепенению и перейти на рысь.

– Сейчас.

Дом колеблется. Ясно, что он хочет бросить вызов Уэслину, но, похоже, ему не хочется нарушать королевский приказ, как бы тихо он ни был произнесен. Однако он не убирает свой клинок.

Теряя терпение, я смотрю ему прямо в глаза и говорю:

– Ты проиграешь.

– У нас есть работа, которую нужно сделать, Дом, – продолжает Уэслин, как будто я ничего не сказала. Вернувшись к остальным охранникам, мой брат перестал сопротивляться, как будто боялся, что любое резкое движение может нарушить оставшийся контроль Дома.

– Но это неправильно, сэр, – работать с ними, – черты лица Дома искажаются. – Я дал клятву защищать твою семью. Если ты пересечешь эту реку вместе с ними, ты не вернешься, я клянусь тебе. Это снова будет падение Ее величества. Посмотри на ее руки. Она чудовище.

Я вздрагиваю, а затем ненавижу себя за это. Когти исчезают.

Лицо Уэслина бледнеет, но суровая линия его рта не меняется, когда он смотрит на меня, не мигая, прежде чем снова сосредоточиться на охраннике.

– Ты опустишь свой меч, Дом. Сейчас же.

Наконец, стремление Дома повиноваться побеждает. Он роняет меч и плюет в мою сторону.

– Река заберет тебя, – бормочет он, не скрывая взгляда убийцы. Затем он убирает клинок обратно в ножны и поворачивается к Уэслину.

– Прошу прощения, сэр. Я не хотел вас обидеть.

– Подожди с остальными.

После долгого молчания Дом уходит.

В наступившей тишине Уэслин изучает меня, нахмурив брови. Я не могу сказать, ожидает ли он, что я поблагодарю его за вмешательство, или взвешивает в уме предупреждение старшего охранника. Внезапные вспышки паники, что в конце концов он может прислушаться к Дому и может отослать меня. Вместо этого он задает один-единственный вопрос:

– Зачем тебе рисковать?

Облегчение смешивается с тревогой. Я не знаю, как объяснить, что это не выбор, что именно так меня воспитала Долина. Как, пока он общался с высококлассными преподавателями по вопросам дипломатии, истории и географии, дикая природа вдалбливала мне в кости разные уроки. Прошло много времени, в течение которого свежие убийства остаются съедобными, рассказы о позах животных, которые означают мир или агрессию, методы маневрирования через туннели плюща и грязные берега, важность немедленного реагирования на первые признаки неприятностей.

– Этот голос, – тихо говорю я, понимая, что он, должно быть, доносился из окна над нами. – Я думала, что она кричала на нас. Это поразило мен.

– Не позволяй этому случиться снова.

Сила его осуждения прожигает меня насквозь, обжигая мою кожу. «Сопротивляйся, – призывает внутренний голос, умоляет. – Это не твоя вина. Борись».

Но искра не загорается, и мой огонек исчезает в клубах дыма, оставляя меня опустошенной и холодной. Воспоминание победоносно шепчет мне на ухо. Еще одна пара глаз, оценивающих мою ценность, осуждающих меня. Видеть тьму внутри меня и отворачиваться, пока она еще не разыгралась. Совсем рядом шевелится еще одно воспоминание – голова, погружающаяся в проливной поток, хватающая ртом воздух.

Монстр.

– Прости, – шепчу я, но он уже отвернулся.

Никто не произносит ни слова, пока мы взбираемся на холм, ведущий к дворцу министра. Вдоль этой дороги нет предприятий, только тщательно продуманные дома, двери которых были распахнуты, чтобы впустить речной бриз. Люди таращатся на нас, хоть и не враждебно, когда мы проходим мимо.