– Однако это неудивительно, – добавляет он, закрывая дверь и подходя ко мне.

– Это довольно подозрительно, когда посетитель из другого двора появляется без предупреждения. Еще более необычно для него путешествовать с такой небольшой группой, да еще и пешком. Явный признак того, что мы путешествовуем тайно, и все это вдобавок к давлению, что она уже испытывает от Эрадайна, – он пожимает плечами. – На ее месте я бы тоже не доверял нам.

Я не делаю ни малейшего движения, чтобы заполнить наступившую тишину. Это первый раз, когда принц решил остаться с нами наедине, и я не знаю, как на это реагировать, а также на его вежливый тон. Как будто ничего не может быть более нормального.

– Я хочу извиниться за сегодняшние действия Дома, – Уэслин прислоняется к подоконнику, отчего воротник его рубашки мнется. – Он – моя ответственность. Такого больше не повторится.

Мы с Элосом обмениваемся взглядами. Где было это чувство, когда Каролетта сыпала оскорблениями или он сам обращался с нами как с прокаженными?

– Ты ему веришь? – спрашиваю я, чувствуя необходимость проверить его извинения. – Что, если ты пойдешь с нами завтра и не вернешься?

Похоже, он тщательно обдумывает этот вопрос.

– Если я не вернусь, это будет не из-за какого-то пророчества.

Это меня удивляет.

– А ужин сегодня вечером? Вы спросили, можем ли мы присутствовать.

– Вы двое принимаете участие в этой миссии, чего не делают другие. Ты имеешь право услышать, что скажет Мерет, – отвечает он коротко, изучая руки на подоконнике. – В любом случае, поскольку мы собираемся путешествовать вместе, только втроем, я подумал, что нам следует…

Он замолкает, барабаня пальцами по дереву.

– Договор?

Проговорил брат сухим голосом.

Лицо Уэслина вспыхивает.

– Что-то в этом роде, – бормочет принц, поворачиваясь обратно к окну. Если бы я не знала его лучше, я бы назвала его сдержанность дискомфортом.

Проследив за его взглядом, я нахожу северную границу Гленвэйла недалеко от дворцового холма. Равнины на другой стороне бесплодны и плоски, затенены жженой умброй, грубые пожелтевшие стебли, покрывающие их, увядшие и вялые. Выбоины и трещины испещрены увядающим ястребом и посеребренной полынью, а на востоке горизонт пересекают зазубренные скалы из камня и глины. Это зрелище вызывает в воображении другие образы: мрачные болота, стоячие лужи, птицы, безмолвно сидящие на своих насестах, растения, которые горят, когда вы задеваете их бока. Я представляю, как земля рыдает сквозь свои корни.

Все говорит о вымирании.

– Эрадайн, – замечаю я тихим голосом.

Уэслин кивает.

– Вот и все.

И поскольку принц явно старается, и он прав, что мы собираемся путешествовать одни, я решаю, что будет справедливо приложить усилия наладить контакт.

– Ты когда-нибудь был там?

– Однажды, – он слегка хмурится. – Давным-давно.

Я прикусываю внутреннюю сторону своей губы.

Странно стоять на пороге места, где мы с Элосом никогда не рисковали за все годы нашей самостоятельной жизни. Когда наконец пришло время сменить дикую природу на городскую жизнь, мы долго искали место, где можно было бы переправиться через реку. Потребовалось два перехода вдоль берега, сверху вниз и обратно, прежде чем мы признали, что естественных переходов не было. Река почти не сужалась ни в одном месте, если не считать крутого ущелья на юге. Нет, единственное место, где купание вообще казалось возможным, было в Ниаве, откуда мы могли видеть город и крошечный причал на противоположном берегу.

Элос, конечно, решает идти первым, намереваясь дать мне сигнал, если сочтет воду достаточно безопасной. Мы ждем раннего вечера, когда солнце только начинает садиться. Затем он идет вброд реки и…

– Что именно Эрадайн потребовал от Тилиана? – резко спрашиваю я, чтобы остановить волну.

Челюсть Уэслина сжимается, и, видя это, мой брат складывает руки на груди.

Я вспоминаю, как я узнала об Эрадайне больше от беженцев в Долине, чем из собственных уст моего работодателя. Как король Жерар никогда не предоставлял мне ничего, кроме закрытых дверей, всякий раз, когда прибывали представили этого королевства. Отталкивали в сторону, когда мое присутствие больше не было полезным, и никогда не доверяли достаточно, чтобы поделиться правдой. Внутри разгорается маленький огонек.

Клеймо позора.

– Неважно, – сердито произношу я.

Уэслин смотрит на меня, приподняв брови.

– Это сложно.

– И, полагаю, что мне недостает ума, чтобы понять?

Брат пинает меня по ноге, но я игнорирую предупреждение.

Уэслин сжимает руки в кулаки на подоконнике.

– Все, что я могу сказать – это сложно.

– Если это личная информация, вы можете быть уверены, что я сохраню ее при себе.

Принц молчит.

– Не обращай внимания. Решение всегда состоит в том, чтобы держать меня в неведении, не так ли?

Уэслин пристально смотрит на меня.

– Что я здесь упускаю?

– Ты говоришь мне, что Эрадайн, чьи законы, как известно, предвзяты против любого, у кого в венах течет магия, как у меня, выдвинул условия, на которые согласился твой отец, но ты не говоришь мне, каковы они, – мой гнев стремительно нарастает… – Тилиан может начать войну в течение нескольких недель, и именно столько времени вы мне предоставили, чтобы найти звездную пыль, но мне не позволено знать, почему. Вместо этого ты держишь правду при себе и ожидаешь, что я буду выполнять твои приказы вслепую. Разве я не сделала достаточно, чтобы заслужить ваше доверие? Неужели вы все так стыдитесь своего общения со мной, что увольняете меня в тот момент, когда это перестает приносить вам пользу?

Он скрещивает руки на груди, тем самым возвращая себе свой привычный снисходительный вид. Упрямый осел.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Это король должен скрывать что-то от своих подданных.

Но я шпионю для него, собираю для него информацию. Я отправляюсь на поиски, чтобы спасти его народ и его сына. Я больше, чем обычный подданный. Или, может быть… может я только надеюсь, что это так.

Глупая надежда.

Я снова поворачиваюсь к окну.

– Он действительно доверяет тебе, – настаивает Уэслин.

Я отмечаю про себя: он, а не мы, – и не спускаю глаз с горизонта.

– Послушай. Отношения между Тилианом и Эрадайном… напряженные. Король Джоул молод и амбициозен, ему всего двадцать пять, и два года из них он правит, но уже старается отличаться от своего отца. Он стал громко заявлять о своей вере в то, что мир был бы лучше без магии.