– Когда-то ты хотела быть гляциологом, – оказалось, миссис Элм помнила.

– Да.

– Ты много говорила об этом. Ты рассказала, что тебя интересовала Арктика, и я предложила тебе стать гляциологом.

– Помню. Мне сразу понравилось название. Но маме с папой эта идея не пришлась по душе.

– Почему?

– Вообще-то, не знаю. Они поощряли плавание. Ну, папа поощрял. Но ко всему, что требовало учебы, у них было странное отношение.

Нора ощутила глубокую грусть, где-то в животе. Начиная с ее появления на свет, она воспринималась родителями иначе, чем брат.

– Помимо плавания, от Джо ждали, что он будет стремиться к чему-то, – сказала она миссис Элм. – Мама освобождала меня от всего, что может меня увлечь. В отличие от папы, она даже не настаивала на плавании. Но наверняка должна существовать жизнь, в которой я не послушалась маму и стала исследовательницей Арктики. Вдали от всего. У меня есть цель. Помочь планете. Исследовать влияние климатических изменений. На передовой.

– Итак, ты хочешь, чтобы я нашла эту жизнь для тебя?

Нора вздохнула. Она по-прежнему понятия не имела, чего хочет. Но, по крайней мере, за Полярным кругом все было бы иначе.

– Ладно. Да.

Она проснулась на узкой койке в тесной каюте на судне. Она знала, что находится на корабле из-за качки, и, конечно же, качка, хоть и была мягкой, ее разбудила. Каюта оказалась почти пустой – только самое нужное. На Норе были надеты толстый шерстяной свитер и длинные кальсоны. Откинув одеяло, она отметила, что болит голова. Во рту так пересохло, что щеки почти втянулись и прилипли к зубам. Она зашлась глубоким грудным кашлем и почувствовала себя на расстоянии миллиона бассейнов от того олимпийского тела. Ее пальцы пахли табаком. Она села и увидела на соседней койке глядящую на нее светловолосую, крепкую, обветренную женщину.

– God morgen, Nora[50].

Она улыбнулась. И понадеялась, что в этой жизни она не говорит на том скандинавском языке, на котором к ней обратилась женщина.

– Доброе утро.

Она заметила полупустую бутылку водки и кружку на полу у кровати женщины. На сундуке между койками примостился календарь с собаками (апрель – спрингер-спаниель). Рядом лежали три книги на английском. На ближайшей к женщине было написано «Принципы механики ледников». На двух со стороны Норы: «Руководство натуралиста в Арктике» и издание Penguin Classic «Сага о Вёльсунгах. Норвежский эпос о Сигурде – истребителе драконов». Она заметила еще кое-что. Было холодно. По-настоящему холодно. Холод почти обжигал – так, что болели пальцы на руках и ногах, стыли щеки. Даже в помещении. Несмотря на слои термобелья. Несмотря на свитер. С двумя электрическими обогревателями, горящими оранжевым светом. Каждый выдох рождал облачко пара.

– Почему ты здесь, Нора? – спросила женщина с сильным акцентом.

Странный вопрос, если не знаешь, где это – «здесь».

– Не слишком ли раннее утро для философствования? – Нора нервно рассмеялась.

Из иллюминатора она увидела ледяную стену, поднимавшуюся из моря. Они были либо очень далеко на севере, либо очень далеко на юге. Но явно где-то очень далеко.

Женщина все еще смотрела на нее. Нора понятия не имела, дружат они или нет. Женщина казалась грубоватой, прямолинейной, простой, но, возможно, хорошей компаньонкой.

– Я не в философском смысле. Я даже не о том, как ты стала гляциологом-исследователем. Хотя, возможно, ответ будет тем же. Я о том, почему ты решила уехать так далеко от цивилизации, как только возможно? Ты никогда мне не рассказывала.

– Не знаю, – ответила Нора. – Мне нравится холод.

– Никому не нравится такой холод. Разве что садомазохистам.

В этом был смысл. Нора дотянулась до свитера на краю постели и натянула его на себя, поверх свитера, в котором уже была. Пока она делала это, увидела на полу рядом с бутылкой водки заламинированный бейдж.

– Не знаю, Ингрид. Наверно, мне просто нравятся ледники. Я хочу понять их. Почему они… тают.

Не похоже, что это говорил эксперт по ледникам, судя по поднятым бровям Ингрид.

– А ты? – спросила она с надеждой.

Ингрид вздохнула. Почесала ладонь большим пальцем.

– Когда умер Пер, мне стало тошно в Осло. Все эти люди, которые не он, понимаешь? Там была кофейня возле университета, в которую мы любили ходить. Мы просто сидели вместе – вместе, но молча. Мы были счастливы. Читали газеты, пили кофе. Трудно стало избегать таких мест. Мы очень много гуляли. Его мятущаяся душа побывала на каждой улочке… Я все требовала, чтобы воспоминания о нем отвалили к чертовой матери, но они не слушались. Горе – такая зараза. Если бы я оставалась там и дальше, то возненавидела бы человечество. Так что, когда появилась исследовательская должность на Шпицбергене, я обрадовалась: это меня спасет… Я хотела туда, где он никогда не был. Хотела туда, где я не ощущала бы его призрак. Но правда в том, что это работает лишь наполовину, понимаешь? Места – это места, а воспоминания – это воспоминания, и жизнь – это чертова жизнь.

Нора впитывала все, что слышала. Ингрид явно делилась с человеком, которого, как ей казалось, знает достаточно хорошо, и все же Нора была незнакомкой. Это было странно. Неправильно. Наверно, труднее всего быть шпионом, подумала она. Люди вкладывают в тебя эмоции, как плохие инвестиции. Такое ощущение, что грабишь людей.

Ингрид улыбнулась, нарушив ее размышления.

– Не важно, спасибо за прошлую ночь… Мы хорошо поболтали. На судне полно кретинов, но ты не такая.

– О, спасибо. Ты тоже.

А потом Нора заметила ружье – большую винтовку с массивным коричневым прикладом, стоявшую у стены в дальнем конце каюты под крюками для одежды.

От ее вида она почему-то почувствовала себя счастливой. Подумала, что одиннадцатилетняя Нора гордилась бы ей. У нее, похоже, было приключение.

С головной болью и явным похмельем Нора прошла по обитому некрашеным деревом коридору в маленькую кают-компанию, пахшую соленой сельдью, – там завтракали несколько ученых-исследователей.

Взяла себе черный кофе и ломоть черствого ржаного хлеба и села.

За иллюминатором рядом с ней открывался самый волнующе прекрасный вид из всех, что она когда-либо наблюдала. Островки льда, как скалы, чистейшие и совершенно белые, возвышались в тумане. В кают-компании было еще семнадцать человек, как насчитала Нора. Одиннадцать мужчин, шесть женщин. Нора села одна, но спустя пять минут мужчина с короткой стрижкой и щетиной, которой не хватало двух дней до полноценной бороды, плюхнулся за ее столик. На нем была куртка с капюшоном, как и на большинстве людей в зале, но казалось, что ему все это не подходит, а вот на Ривьере в дизайнерских шортах и розовой рубашке поло он чувствовал бы себя как дома. Он улыбнулся Норе. Она попыталась перевести эту улыбку, понять, в каких они отношениях. Он понаблюдал за ней немного, затем подвинул стул, чтобы сесть напротив. Она поискала взглядом бейджик, но он его не носил. Ей стало любопытно, должна ли она знать его имя.