Элиис вскочила и опять поймала Боу за плечо, мешая шагать к двери и отпирать замок. Заглянула в его темные глаза. Как обычно — совершенно спокойные и такие бездонные, что мысли в них не читаются, скрытые в глубине, недоступной посторонним. Элиис робко улыбнулась, прошептала слова прощания, попросила беречь маму Лооту. Хранитель кивнул едва ли не безразлично. Он уже мысленно был не здесь, он вслушивался в тишину ночных коридоров. Убедился, что поблизости никого, одним движением выбрался из комнаты и закрыл дверь, не скрипнувшую и не стукнувшую о косяк. Шагов брата Элиис тоже не разобрала.

Зато ей сразу почудились иные, громкие, как стук испуганно спешащего сердца. И каждый приближал неотвратимое одиночество в окружении врагов. Лживых, ничтожных, готовых на любую подлость ради власти.

Подобрав влажное покрывало, Элиис старательно зарыла его в ворох вещей, сама укуталась во второе, почти сухое. Даже такое, оно еще хранило запах моря и позволяло представить, что брат Боу рядом. С ним никакие беды не страшны.

По спине временами пробегал холодок, мысли путались. Так много нового и такие перемены! Увы, она — сирин, божественная, и она при всей полноте капли божьей — бессильна вмешаться, помочь друзьям или помешать врагам. Приходится бездействовать, сходя с ума от подавленной, обреченной подневольности почетной пленницы. Если коралловым владыкой станет Граат, он позволит выходить на берег. Он умеет верить людям. А если нет… Сирин с тоской вздохнула, глядя в узкое окно, расположенное под самым потолком. Там, за стенами, далеко внизу, начинается море. Элиис слышит его дыхание каждый миг и не имеет права увидеть бескрайнюю синь. Дар сирина особый. Вскрыть запор она не способна, взлететь, отрастив крылья, — тоже. Но добравшись до берега, станет едва ли не всесильна: книги настаивают на умопомрачительных, сказочных возможностях… Сирины вроде бы чувствуют море как часть себя. И, наоборот, себя — как каплю огромного океана.

Познакомившись с океаном, сирин сможет уйти к горизонту по дорожке солнечных бликов, натравить волны на преследователей, укрыться от их глаз… Да мало ли что еще, книги описывают удивительное. Слишком значительное, даже опасное. Потому и придуманы башни. Араави всегда стремился оградить старших детей моря от малейшей возможности побега! И от общения с океаном — тоже. Если Граат не получит посох, Элиис за всю оставшуюся жизнь увидит море только один раз. Подобных ей наверх, на большой балкон, выпускают, лишь когда идет Волна. Чтобы остановили — и погибли. Однажды сам Граат, кривя тонкие губы, грустно сказал: «Сирины для нынешнего храма — всего лишь плата за выживание народа оримэо».

Утром настороженные молчаливые стражи отвели Элиис на конюшню, не лишая хотя бы этой ежедневной радости — общения с Коором. Белый конь ждал хозяйку. Оживился, тряхнул головой. Охотно скушал мягкие запаренные отруби, корм редкий и дорогой. «Прежде, когда его зубы были куда моложе, коняка предпочитал сухарики», — огорченно подумала Элиис. Она вычистила старого коня, привела в порядок его гриву, заплела две косички с розовыми жемчужинами. Надела недоуздок и повела на прогулку. Коор давно уже не бегал, но посещать луга очень любил. Фыркал, пытался вспомнить, что такое рысь, выбирая всю длину веревки.

— Боу лечил тебя голосом, — жалобно посетовала Элиис, гладя мягкие губы. — А теперь как нам быть? Вдруг у тебя опухнут суставы, как после прошлого сезона дождей?

Седой конь дурашливо встряхнулся и попробовал пожевать край широкой рубахи сирина. Пока он чувствовал себя прекрасно.

Но каждый день Элиис спускалась в конюшню с тайным страхом. Коор — последний друг, который остался рядом. Если с ним что-то случится, одиночество станет угрожающе огромным. Оно затопит беспросветной серостью весь мир!

В утро своего семнадцатилетия Элиис вошла в конюшню с целым ворохом лент. Еще бы! У нее праздник. И единственный, с кем можно разделить радость, — старый Коор. Хотя наверняка попытаются навязаться в гости и другие, кого не звали и не ждали. Привезут подарки, дорогие и отдаваемые без душевной теплоты, — ненужные. Устроят застолье, вынуждая сидеть и соблюдать правила: кланяться, улыбаться, выслушивать, отвечать, выстраивая слова в полном соответствии с указаниями канона…

Последняя лента завязана красивым бантом. Жемчуг блестит, шкура вычищена, сияет перламутровым блеском. Красота. Праздник!

Коор переступил ногами, неуверенно вышел из стойла. Глухо застучал давно не кованными копытами по сухой земле. Элиис испуганно слушала неровный, непривычный ритм. Медленный, со сбоями. Смотрела, как низко опущена шея и как тяжело дается коню каждый вдох.

— Позовите лекаря! — приказала она стражам.

— Не положено, — буркнул старший, тупо уставившись в землю.

— Хорошо, тогда сирену из вашей службы, — с растущим отчаянием в голосе потребовала Элиис. Зло блеснула глазами, развернулась к стражу и топнула ногой: — Немедленно, слышите! Иначе вам же будет хуже. Это говорю я, божественная, сирин острова Гоотро. И только посмейте не исполнить!

Стражи смутились, переглянулись. Один неуверенной трусцой двинулся к проему двери. Коор покачнулся, всхлипнул совсем жалобно, как показалось Элиис, застонал — и стал заваливаться на бок. Она видела весь этот ужас в точности, словно падение было невозможно медленным. Видела, как подломилась передняя левая нога, конь утратил опору и осел, тяжело соскользнув вперед и вбок. Как легла в пыльную редкую траву двора его шея и нарядные жемчужины виновато стукнулись друг о дружку и замерли.

Элиис упала на колени рядом с нелепо и страшно закинутой к спине шеей, попыталась приподнять судорожно вздрагивающую тяжелую голову коня. Увидела, как гаснет его глаз… Рядом хрустнула мелкая галька. Пришлось смотреть верх. Сирена. Довольно молодой, совершенно спокойный, до безразличия.

— Помоги, пожалуйста, — попросила Элиис. — Ему надо чуть-чуть напеть, чтобы сердце справилось. Он еще сильный.

То, что колыхнулось на дне глаз сирены, показалось Элиис окончательно страшным. Злорадство, насмешка и осознание своего превосходства. Он, ничтожная и послушная вещь храма, стоит и имеет право решать, а божественная униженно умоляет. На коленях выпрашивает помилование старому коню! Губы обладателя голоса дрогнули, готовя особенный звук.

Эраи Граат рассказывал легенду о возникновении детей богини Сиирэл несколько раз, дополняя ее подробностями и собственными размышлениями. Пробовал угадать, что не вошло в канон и что было изменено во благо людей или храма… Снова и снова Эраи возвращался к сказке, старался рассмотреть за словами, отшлифованными за долгие годы, быль незапамятных времен. Сокрушенно признавал едва слышным шепотом, что в саму каноническую историю, даже в полном ее изложении, доступном лишь для служителей верхней ветви, он не верит. Эраи Граат принимал как правду лишь идею и правило разделения двух граней дара для старших и младших детей богини Сиирэл. Сирины — старшие, их власть неизмеримо огромна. Как и ответственность. Сейчас Элиис впервые осознала наличие первого — власти — и меру второго — ответственности. Она ощущала внезапным наитием, что звук, еще не созданный натянутой струной горла, не наполненный дыханием, уже несет задуманную сиреной смерть. Заранее поняла приговор коню! И успела скользнуть, втиснуться в узкую щель времени, когда голос возник и еще не коснулся шкуры Коора. Все звучание целиком досталось ей. Это, оказывается, тоже часть возможностей старших по дару: менять решение сирены, наполненное силой пения. Элиис успела подумать обо всем об этом, проваливаясь в черноту.