– Вот видишь, Гера. Ты врач, ты меня понимаешь. Ты знаешь, что смерть подстерегает чаще всего там, где с ней не ожидаешь встретиться.

– Значит, лучше всегда быть готовым. Только что это будет за жизнь?

Мы по-прежнему улыбались друг другу, философствуя о беззубой смерти. Но, скорее всего, наши улыбки назывались «скалить зубы».

– Да, кстати, у меня есть материалы по поводу этого дела. Тогда – кстати, успокой своего старого друга – было произведено тщательное вскрытие. Ты знаешь, такая внезапная смерть в таком молодом возрасте тщательно проверяется. – Валька открыл шкаф ключом и стал рыться в документах. – Насколько я помню, он на ночь ел рыбу, жена, по-моему, принесла. Было высказано предположение, что одна маленькая косточка застряла между зубов, а когда он спал, попала ему в горло. Он не успел даже опомниться… Вот такая недетская смерть детского врача.

– А какая смерть детская? Смерть возраста не имеет. Вернее, она всегда в возрасте…

Наш диалог уже проходил без улыбок. И мы даже не скалились друг другу. Валька наконец протянул мне больничную карту Агафьева.

Я отрицательно покачал головой.

– Я все понял, Валька. Извини, что отвлек от работы.

– Что ты! Ты поднял важный вопрос. Надеюсь, твой друг теперь успокоится. Или главное, чтобы успокоился ты? – Не отрываясь, Валька смотрел на меня.

Честно говоря, мне его спина нравилась гораздо больше, чем его полупьяный близорукий взгляд.

– Все нормально, Валька. – Я повернулся к двери.

– Гера, – окликнул он меня. На этот раз он говорил с моей спиной. – Гера, я ни в чем не виноват. Но, как любой врач, хочу, чтобы ты знал – как любой врач, я очень мучился. Я негласно взял вину на себя. И живу с этой виной все эти годы. Вот так…

Я почувствовал секундное облегчение. Мне захотелось в эту секунду обнять Вальку, признаться, как же я ошибался. И я резко обернулся. И застал его врасплох. Я видел, видел по его презрительному лицу, по его сжатым кулакам, по сгорбившейся фигуре, что он хочет меня ударить… И мне захотелось ударить его в ответ. Только гораздо сильнее…

Может, только поэтому я еще раз навестил Агафьеву, чтобы отдать дань уважения смерти. И пошел на годовщину смерти Агафьева.

Его жена Людмила мне по-прежнему не доверяла, но мне уже было на это плевать. Мне необходимо было узнать, как можно больше о враче, который лечил детей. И умер почти от детской болезни. Так задохнуться… Можно только в младенчестве. Упаси боже!..

– Вы знаете, наверняка знаете Георгия Павловича Кратова. – Жена Агафьева представила меня довольно официально. И мне кажется, она знала, что никто, никто меня не знал.

Меня действительно никто не знал. А я знал… Хотя ничего и никого я тоже не знал.

– Он – давний друг Пал Палыча. И тоже врач.

Людмила робко и уж очень неестественно улыбнулась. Все-таки она поняла, что я не друг! И вдруг все начали кивать. От вежливости. Однако как в жизни помогает вежливость! Всем так неудобно было признаться, что не знают друга их друга. И тем более – врача. Коллегу. В общем, я почувствовал себя (правда, это неудачное сравнение) как аферист на свадьбе.

С течением времени, с течением выпитого каждый уже искренне думал, что знал меня. Наверное, я тоже так думал. Все мы – коллеги, и у всех у нас – одна больница. И одна боль на всех. Надеюсь, за пациентов в том числе.

– Да, да, я слышал о вас, – сказал мне пожилой врач-анестезиолог. Профессор Долин, кажется.

– И я тоже, – смущенно ответил я.

Естественно, ничего мы друг о друге не слышали. Но после выпитого решили искренне послушать друг друга. Я честно рассказал ему о себе. Скрывать мне было нечего. А услышав, что я друг Вальки Лисецкого, он стал нервно пощипывать свои седые усы. Я тут же смущенно заверил его, что работаю в клинике недавно, а Агафьев умер задолго до моего прихода. И мне самому стало противно.

Я напоминал школьника, трусливо уверявшего, что болел, когда училке подложили кнопку на стул. Поэтому тут же исправил положение. Валька оставался моим другом. Так я считал. Правда, не знал, оставался ли я его другом.

– Лисецкий – ответственный и талантливый врач! (Пожалуй, слишком дежурно.)

– Лисецкий – честнейший человек, я знаю его еще с юности! (Пожалуй, слишком пафосно.)

– Валька Лисецкий до сих пор переживает эту историю! (Вот это уже лучше.) Именно переживает! Потому что он талантливый и честный врач. Потому что он не допустил ошибки в этом случае. Но Пал Палыч умер… Когда не было ошибки. Когда нет фактического объяснения. Такое будет переживать любой уважающий себя врач.

Пожалуй, я вновь ошибся, выпалив все это на одном дыхании. Получилось слишком горячо. И я расстегнул пиджак.

– Никто этого не отрицает. – Седые брови Долина вновь сомкнулись в одну седую линию. А седые усы грустно опустились. – Разве об этом речь?

Профессор невозмутимо пожал плечами. Мне кажется, если бы плечи можно было назвать седыми, я бы непременно их так назвал.

– Мы в общем-то пришли выпить за упокой прекрасного детского врача Агафьева, а не за здравие врача Лисецкого.

– Тоже прекрасного, – буркнул я.

– Молодой человек, я старый врач и не имею привычки обсуждать компетентность своих коллег.

Так, похоже, в компетентности Вальки Лисецкого он сомневался. Конечно, Валька звезды с неба не хватал. Но он был честным врачом и прекрасным организатором. Без этих качеств в медицине не обойтись. Впрочем, как и ничему другому на этой земле… Но мне пришлось отступить. Профессор прав. Не за Вальку Лисецкого я пришел пить и тем более отстаивать его врачебную честь. Впрочем, и не за упокой Агафьева, которого я и в глаза не видел, а услышал о нем лишь пару дней назад. Мне нужно было…

Черт побери! В том-то и дело, что я понятия не имел, что мне было нужно и что я искал. Но ведь что-то же мне нужно! И что-то я ищу! Значит, пора отступить. К тому же, похоже, профессор Долин только со мной пошел на контакт. Похоже, других контактов он сторонился. А я был незнакомым и безопасным. Так, значит, я отступаю. Только бы не пришлось слишком много врать. Это напрягает. Врать пришлось. И это действительно напрягало.

– Так вы говорите, давно знали Пашу?

Если прекрасный врач Агафьев стал просто Пашей, значит, профессор тоже решил не обострять… И действительно, потеплело. Впрочем, меня бросило в