– Ваша дочь…

Не знаю почему, но я споткнулся о свой вопрос. И Людмила перекрестилась.

– Она в санатории. Она там периодически бывает. Вряд ли ей становится легче. Но мне всегда легче, когда она там. Всегда кажется, что там есть надежда. А где, где еще может жить надежда, если не там? Особенно, когда нет Паши. Паша никогда не верил в безнадежность диагноза. Он искал… Честное слово, я не знаю, не знаю, нашел ли. Но у него был повод жить… А теперь – извините…

Не знаю почему, но я решил ничего больше не спрашивать. Валька Лисецкий был моим другом. И он был мне гораздо дороже.

А потом, только для очистки совести. Поверьте – только! Я еще раз позвонил авиаконструктору Аргунову. Тому, у которого была злокачественная опухоль. Чтобы убедиться воочию. Чтобы поговорить лично! Это было кощунственно, но я думал – лучше бы он умер. Так было бы правильнее.

Я искал, жадно искал во всем этом логику. Ну, чуть-чуть, чуть-чуть логики! Логичнее было предположить, что ошиблись родственники. Или пофантазировать, что по какой-то причине скрывают его смерть. Логичнее. Чем выкарабкаться после такого диагноза! Увы. Логика меня подвела. И я уже не являлся ее сторонником. Скорее – я уже переставал верить в медицину как науку. Или вовсе – полагаться лишь на волю Господа. Знал бы это папа… Интересно, вот интересно, как бы он все это объяснил?

Аргунов не умер. Он был жив-здоров, чего и мне пожелал. Более того, семья Аргунова чуть ли не молилась на Вальку. Конечно, это чудо. Да и на Вальку молиться никто не запрещал.

И тогда я подумал… Нет, я не был идеалистом. Но – врач. И поэтому подумал, что все действительно фикция. Все действительно ложь. И фальшь. А во всей этой антилогичной и антинаучной смеси маячила толстая тень моего лучшего друга. Вали Лисецкого. Попросту Лиса, с которым мы когда-то дали клятву. Кажется, Гиппократа…

И если я поверил в алогичность, то вопреки логике и поступил.

В конце концов, что лежало на поверхности? Некая девчонка, охмурившая меня. Со странным именем Яга. Ее папочка, боготворивший бабку-ёжку. И куча сомнительных фактов в окружении крестиков, плюсиков и ноликов.

Надпись полустертая

Посреди двора.

Крестики-нолики —

Детская игра…

Вот и все. И этому ВСЕ я должен поверить? И ради этого ВСЕ я должен предать своего лучшего друга? Послать к черту свою работу, свой недостроенный дом, свою мечту о пруде с утками напротив окон? Ну уж нет! Лучше послать к черту эту девчонку, страдающую мифологией… По сути, я ее к черту и послал. Где, впрочем, Бабе-яге и место.

Утром я выписал ее из больницы. И выписал из своего сердца. И в оправдание себе подумал, если так легко выписываешь женщину, значит, просто ее не любишь. Простое и по-настоящему логическое объяснение. Я был уверен в своей нелюбви. Она, похоже, тоже. Поскольку не объяснялась и не сопротивлялась. И мы без сожаления выписали друг друга. Из головы и сердца.

Я хорошо запомнил то утро. Наверное, потому, что оно было самым незапоминающимся из всех моих утр. (Именно «утр» – так мне нравится.) И никакого солнца! Что я себе насочинял? У нее есть свое собственное солнце? Курам на смех! Никаких солнц! («Солнц» – мне нравится тоже.) Мелкий противный дождь. Мутное небо с грязными разводами. И зябкий туманчик. Не туман, а именно туманчик. (Туманчик – мне опять также нравится.)

В это утро я на отлично вызубрил главное антистрессовое правило жизни. Быть глухонемым. Никогда не смотреть в глаза. А если слова неизбежны – то по минимуму. И со спины. Разговаривать со спиной, спиной и только спиной.

– Это все? – Ее короткая фраза лишь слегка кольнула мне в спину.

– Вы совершенно здоровы.

Я смотрел в окно. Я уже знал – в этом году солнца уже больше не увижу.

– «Улетел, развеялся Пароходный дым. Стала взрослой девочка, Мальчик стал большим…» – неожиданно пропела она чистым голоском.

– «Крестики-нолики – детская игра…», – прогнусавил в ответ я.

У нас получилось опереточное расставание. И все же я настаиваю, это было самое обыкновенное из всех утр в моей жизни. Даже если оно и получилось опереточным. Так не бывает? Бывает, если уже встал на путь алогичности. Кто-то может сказать – это скользкий путь. А кто-то – как по маслу. И тот и другой будут правы. На разлитом масле можно споткнуться. Но разве об этом думаешь? Когда – как по маслу…

* * *

А потом… Потом я просто жил. Разбирался с квартирой, ремонтом. Книги занимали слишком много места. В доме должно быть много воздуха и пространства. Тогда и появятся логика и, возможно, смысл жизни. А книги… Своим количеством они мешают думать. В конце концов, они же есть в библиотеке. Впрочем, выбросить их не повернулась рука, потому отдал их соседям. Есть же на свете еще чудаки, которые держат дома книги. Дом книг – это библиотека.

Зато любовь, которая так и не случилась, я выбросил без сожаления. Если бы это было возможно – я бы тоже ее отдал соседям. Но увы… Да бог с ней! Может, я выбросил жизнь? Не знаю. И, наверное, не хочу знать. Мне так легче – не знать. Ничего. И всем-всем, поверьте, станет легче, если они однажды поймут – безопаснее не знать НИЧЕГО.

Утихнет боль моя немножко,

Потом, потом, но не теперь.

Бог обещал свое окошко.

Через захлопнутую дверь…

Это я написал тогда, еще осенью. Правда, поздней. Когда вот-вот должна была наступить зима. И я открыл настежь окошко – вдруг она уже пришла? И о чудо! У моего окна под мрачным тучным небом блестел пруд. И в нем даже плавала утка. Правда, она была в единственном числе. И какая-то общипанная, грустная. И пруд был грязноватым. Но какое это имеет значение? Факт оставался фактом. Чудо свершилось! Сбылись все мои мечты. Свободное пространство дома. Книги у соседей. И пруд с утками, вернее с одной. А завтра наступит зима. Значит – весна уже совсем скоро. Она явится независимо от… И от меня. И от вас. И уже не важно – верим мы в нее или нет. Понимаю, зимой в нее верится с трудом. И все же. Возможно, единственно независимая на этой планете – весна.