Сам Великий магистр не просто послал письмо в Россию, но и, воспользовавшись удобным случаем, передал русской императрице подарок – пальмовую ветвь, украшенную искусственными цветами, – как символ ее «бессмертной славы и побед». Сделал он это через Псаро, который отправился на встречу с государыней, совершавшей свою известную поздку в Крым. Но Екатерина, находясь на флоте, торжественно отдала подаренную ветвь князю Григорию Потемкину. Рогану же в ответ отписала: «Я не могла лучше сделать, как вручить ее князю Потемкину-Таврическому, фельдмаршалу моих армий и предводителю моих морских сил на Черном море, оказавшему важные услуги не только своему отечеству, но и всему Христианству. Он поставил ее на корабле, носящем мой собственный флаг; это место назначило ей мое уважение к Вам и к славной корпорации, которой Вы управляете с таким отличием. Она послужит, кроме того, хорошим предзнаменованием для моего оружия». В посольском зале дворца Великого магистра вы можете увидеть портрет Екатерины II кисти Дмитрия Левицкого, датированный 1787 годом. Вероятнее всего, это был ответный презент императрицы Великому магистру. Кстати, отъезжающего своего постоянного собеседника из России Роган одарил золотой табакеркой с собственным портретом.

В этом же году началась новая, вторая при Екатерине, русско-турецкая война, которая затянулась так, что перешагнула в следующее десятилетие. Поверенного императрицы на Мальте она застала в Санкт-Петербурге, куда он прибыл после херсонской высочайшей аудиенции. Но и здесь мальтийские дела были для дипломата первостепенными. Он направляет вице-канцлеру Александру Андреевичу Безбородко служебную записку, в которой докладывает, что необходимо направить в Средиземное море «по крайней мере, три фрегата, чего было бы достаточно, чтобы прервать подвоз провианта из Египта» (для Турции. – Е. М.). Но, конечно, находиться на Мальте в это неспокойное время для посланника было куда важнее. И он возвращается на остров в июле 1788 года. Продовольствие, разумеется, понадобится и русским морякам, в случае прихода их кораблей. И Псаро активно занялся его заготовками.

Параллельно поступил приказ подыскивать и вербовать опытных моряков для «вступления в русскую службу». Желающих на «вступление» оказалось немало. Но капитан отбирал претендентов очень тщательно и решительно отказывал каждому, в мастерстве и опытности кого начинал сомневаться. Та к Псаро познакомился с графом Джулио Литтой, человеком, можно сказать, знаковым в истории отношений Мальтийского ордена и России, для которого северная страна станет второй родиной. Знакомство произвело на дипломата большое впечатление, и в первом же письме императрице он написал: «Я видел, что граф с жаром ухватился за этот случай отличиться…»

Скорее всего, отличиться доблестный граф желал не только, а может, и не столько на полях войны. Происхождение Джулио Ренато-Литта-Висконти-Арезе вел от древнего аристократического рода. Он был внуком самого неаполитанского вице-короля. А отец служил генеральным комиссаром австрийской армии в Ломбардии. Дети оказались вполне достойны своих высокопоставленных пращуров. Брат Джулио – Лоренцо представлял Ватикан в его дипломатическом ведомстве в Париже. Учитывая многоступенчатые колена знатного происхождения, Мальтийский орден принял Литту в свои ряды, когда ему исполнилось 17 лет. Молодой граф, получивший образование в Риме, в коллегии святого Климента, оказался не только родовитым, но и весьма способным. Через три года он уже был назначен капитаном галеры самого Великого магистра.

Но венец карьеры и личное благополучие Джулио Литта обрел именно в России. И стремился он туда, как уже было сказано, не только из-за открывшейся возможности прославиться на военном поприще. Сильнейшим центром притяжения для него стала русская графиня Екатерина Скавронская, с которой он познакомился в Неаполе и к которой с той поры питал нежнейшие чувства. Путь к ее сердцу для влюбленного был открыт, так как графиня стала вдовой. Ее муж, российский посланник в Неаполе, Павел Мартынович Скавронский, заболел и умер, оставив жене изрядное состояние. Сама Екатерина Васильевна, урожденная Энгельгардт и племянница Потемкина, в родовитости новому поклоннику мало чем уступала. К тому же на ухаживания, питая симпатии к рыцарю-итальянцу, готова была ответить благосклонно.

Джулио Литта приехал в Петербург в 1789 году и был тепло встречен при дворе. Его служба началась успешно. Довольно быстро он получает чин генерал-майора. А за военные отличия на Балтике в составе легкой флотилии кораблей (как известно, параллельно русско-турецкой велась и русско-шведская война) Литте присваивают звание контр-адмирала и награждают орденом Святого Георгия III степени. Царственная тезка его будущей жены посланцу Мальтийского ордена симпатизировала и даже писала в тот момент Великому магистру: «Если Орден чувствует наклонность ко мне, то это не напрасно. Никто на свете не ставит так высоко и не любит более страстно, чем я, доблестных и благочестивых рыцарей. Каждый мальтийский рыцарь всегда был объектом поклонения, поэтому, если я могу быть чем-то полезной ордену, я сделаю это от всего моего сердца».

Но фортуна, как всем нам хорошо известно, дама, склонная к изменам. Отвернулась она и от ничего не подозревающего графа. Его сделали одним из крайних, кого обвинили в неудачах русского флота. Уволенный «без выходного пособия», адмирал возвращается на Мальту. Вернемся и мы туда, где оставили в самый разгар активной деятельности другого героя нашей истории – российского поверенного в делах Антонио Псаро.

Если перечитать все многочисленные депеши и письма посланника в адрес Коллегии иностранных дел, то, если бы не устаревший слог, можно решить, что это переписка современных «хозяйствующих субъектов». В течение всех пяти лет пребывания на острове дипломату приходилось заботиться о торговых делах, точнее, об обеспечении в средиземноморском регионе российского торгового мореплавания. Первое русское торговое судно «Надежда благополучия» пересекло Гибралтар еще в 1764 году. С того времени экспедиции стали практически постоянными. И редкий корабль обходил Мальту, предпочитая именно на попутном гостеприимном острове запастись продовольствием или сделать необходимый ремонт. К кому в таком случае обращались русские мореходы? Конечно, к своему, то есть российскому поверенному. Впрочем, на то он и назывался поверенным. И Антонио Псаро честно и добросовестно исполнял порученные обязанности, и даже более. Скажем, дипломатово ли это дело – договариваться с банкиром о кредите русским купцам? Но при содействии Великого магистра Псаро и такой вопрос решил. Кстати, деловое знакомство с финансистом ди Формозо оказалось вдвойне полезней, так как он одновременно служил начальником мальтийской таможни…

Ну, а если какое-либо торговое судно сталкивалось с пиратскими галерами, тут уж приходилось включать умение дипломатических ходов. Это искусство и для себя лично необходимо было держать во всеоружии, так как Псаро постоянно сталкивался с интригами «триумвирата», близкого к Великому магистру и настраивающего его против России. Этот злополучный политический треугольник составляли старые знакомцы, вице-канцлер Альмейда, Саграмозо, действовавший теперь в интересах Неаполя, а также бальи овернского языка Лорас.

Чтобы противостоять интриганам, Псаро переманил на свою сторону бальи Фердинанда фон Гомпеша с его секретарем аббатом Буайе и некоторых других рыцарей, считавших, что слишком тесная близость с Парижем и Неаполем для Ордена хоть порой и полезна, но также и опасна. Это была сложная и запутанная «шахматная партия». Например, «триумвират» сделал сильный ход, направив русскому посланнику в Неаполе графу Андрею Кирилловичу Разумовскому клеветническую записку на Псаро. Не лестно характеризовались в ней и фон Гомпеш с Буайе. Но Разумовский переслал записку Псаро. Своим ответным ходом тот «объявил шах» вице-канцлеру с компанией, обратившись за защитой чести и достоинства к главе Ордена. В эндшпиль партия перешла уже при участии двух главных «шахматистов» – подлинного Гроссмейстера, то бишь Великого магистра, и ставшего «гроссмейстером» политической игры Псаро. Первый отечески, но, видимо, не совсем искренне, заявил, что клевете не верит. Второй, прекрасно понимая первого, отписал в Петербург: «С этих пор Гроссмейстер удвоил внимание и любезность со мной, чтобы тем лучше постоянно скрывать от меня страшные против меня козни»…