вами все эти вопросы.

Я направился к двери. Бруберг встал и пошел следом за мной.

— Пошли, — сказал он. — Я позвоню Эрнсту и попрошу его сообщить Хофстедтеру обо всем, что произошло.

Мы остановились перед мужским туалетом. Сыщики работали не покладая рук. Они расставили повсюду фотоаппараты и прожекторы и делали снимок за снимком под различными углами. А Мэрта по-прежнему сидела под умывальником. Я оставил комиссару Бюгдену свое имя и адрес.

— Загляните когда-нибудь ко мне, — сказал я ему. — Теперь вы знаете, где я живу. Выпьем, а за одно перейдем друг с другом на «ты».

В ответ послышалось лишь глухое рычанье. Харальд Бруберг стал подниматься по лестнице. Я последовал за ним. В руке он держал черную шляпу. Трубка уже исчезла в кармане пальто.

— Вы с комиссаром Бюгденом, как видно, остались не слишком довольны друг другом? — заметил Бруберг.

В тот же самый миг снизу кто-то громко позвал прокурора Бруберга. По лестнице бежал длинный полицейский. Впопыхах он ударился обо что-то головой и громко выругался. И тут же смущенно посмотрел на Харальда Бруберга.

— Извините меня, — сказал он.

— Пожалуйста, — ответил Бруберг. — В подобных ситуациях я обычно поступаю так же, как и вы. Что вы хотели мне сказать?

— Под окном мы нашли пару галош, — сказал долговязый. Они были почти совсем засыпаны снегом. На них метка «М.Л.».

— Черт возьми! — воскликнул Харальд Бруберг.

Он потеребил себя пальцами за нос. Потом посмотрел на долговязого полицейского.

— Пусть ассистент осмотрит место, где были найдены галоши, — сказал он. — Там могло произойти все что угодно.

— Я пока ничего не понимаю, — сказал долговязый.

— «М.Л.» означает Манфред Лундберг, — подсказал я.

— Спасибо, ассистент, — сказал Харальд Бруберг. — Сейчас я вернусь и взгляну на эти галоши.

Мы прошли в главный читальный зал.

— В полиции иногда тоже приходится думать, — сказал он.

12. Турин

Я постоял немного на лестнице. Отсюда открывался изумительный вид на город. Я смотрел на живописное нагромождение домов, словно никогда их раньше не видел. Справа высился огромный красный дворец и грелся на солнце. Солнце сверкало десятками молний в его высоких стрельчатых окнах, протянувшихся вдоль фасада длинными рядами. Немного левее вырисовывались разодетые морозом деревья в парке Одинслунд, церковь святой Троицы, а за ней кафедральный собор, вонзивший в небо свои остроконечные башни. Прямо передо мной улица Дротнинггатан опускалась к реке Фюрисон и, перепрыгнув через нее, бежала дальше к площади. По другую сторону площади она уже называлась Ваксалагатан. И вот она бежала все дальше и дальше, прямая как стрела, пересекала Кунгсгатан, потом Стурагатан и, наконец, где-то в районе Эрегрундсхоллет окончательно исчезала в вечности… Все было как обычно. На холме вокруг дворца ослепительной белизной сверкал снег. По склонам холма Каролинабакен с грохотом неслись вниз и тяжело карабкались вверх большие блекло-желтые автобусы. Великое множество людей шло по улицам неизвестно куда. Солнце передвинулось немного направо. Теперь оно находилось почти прямо за моей спиной, только чуть-чуть правее. «Каролина» отбрасывала перед собой черную тень в виде гигантской трапеции. В этой тени я и стоял. Было холодно. Ледяной, пронизывающий ветер дул со стороны Стокгольмсвейен к парку Одинслунд. Пора было идти домой.

Я медленно спустился по лестнице, вышел из тени, отбрасываемой «Каролиной», и снова очутился на солнце. Я шел по Эфре-Слотсгатан и Гропгрэнд. Вернувшись домой, я сел на пол, снял трубку и набрал номер телефона Бринкманов. Мне очень хотелось, чтобы ответила Ульрика. В данный момент у меня просто не было сил говорить со стариком или тетушкой Эллен. К счастью, мне ответила Ульрика.

— Скажите, какая ранняя пташка, — защебетала она в трубку.

— Сегодня я проснулся раньше, чем ты думаешь, — сухо сказал я.

Она промолчала. А когда снова заговорила, голос ее звучал жалобно. Это была очень чувствительная девушка.

— Что с тобой? — спросила она. — Ты опять встал с левой ноги?

Со мной ничего особенного, — ответил я. — Ты видела, какое сегодня солнце и какой снег?

— Видела…

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Мне надо думать об экзаменах.

— Постарайся не думать о них хоть сегодня, — попросил я.

Она не ответила.

— Умерла Мэрта Хофстедтер, — сказал я.

Теперь Ульрика замолчала надолго. Она вдруг стала такой же молчаливой, какой была Мэрта Хофстедтер полчаса назад. Я успел досчитать до десяти, прежде чем к Ульрике вернулся дар речи.

— Умерла? — повторила она. — Как? Каким образом?

— Что значит «как»? Умерла — значит умерла.

Впрочем, люди действительно умирают по-разному.

Можно умереть у себя дома в постели от старости, или от чахотки, или от воспаления легких, или от X, или от У, или от Z, или от любой другой болезни, открытой медиками. Человек может попасть под машину. Его могут задушить, как Мэрту Хофстедтер. Можно умереть легко и спокойно, а можно впопыхах и даже весело. Можно умереть, подготовившись к смерти, и можно умереть, совсем не подготовившись. И один бог знает, что лучше. Но когда человек мертв, для него все сразу же теряет всякий смысл. Умирают люди по-разному, однако мертвые они все одинаковые. В нескольких словах я рассказал Ульрике о том, что произошло в «Каролине». Она все еще молчала.

— Ты меня слушаешь? — спросил я.

— Да, да, — отозвалась она, и голос у нее задрожал. — Но кто же мог это сделать?! Какой ужас! Какое у нее лицо?

— Лицо у нее такое же, как всегда, — ответил я. — Но она больше не улыбается. А нам будет так не хватать ее улыбки.

— Бедная Мэрта, — сказала Ульрика.

— А мне показалось, что ты ей не очень симпатизируешь, — сказал я.

Далее я сказал, что поподробнее расскажу ей об убийстве Мэрты потом, а сейчас она должна поскорее одеться, взять лыжи и выклянчить у старика ключ от его машины. Мы поедем в Ворсэтра кататься на лыжах.

— Неужели это возможно? — удивилась она.

— Для нас нет ничего невозможного, — ответил я. — И это единственное, чего мне сегодня хочется.

Я сказал ей, что она должна быть готова и ждать меня в машине через полчаса. Ульрика попросила три четверти часа. Но я все-таки велел ей управиться за полчаса.

Я повесил трубку, пошел в ванную комнату и долго умывался холодной водой. Нельзя сказать, чтобы после этой процедуры мысли мои хоть немного прояснились. У меня было такое чувство, словно я немного оглушен и мои мозги частично вышли из строя. В голове все время что-то жужжало и гудело. Через равные промежутки времени передо мной вдруг появлялась Мэрта Хофстедтер, которая сидела на полу в мужском туалете под умывальником, бледная,