Я замялся. — Ты сможешь поговорить с ним?

— Какое это имеет значение теперь? Пусть приходит.

После этого мы молчали довольно долго. На стене прямо напротив меня висели две картины. Одна была написана в стиле рококо и изображала резвящуюся юную пару в райских одеждах. Возможно, это были Дафнис и Хлоя. Если бы эта картина не являлась подлинным произведением искусства, ее можно было бы назвать порнографической. Но Эллен Бринкман все равно осудила бы ее, не делая никаких скидок на искусство. Другая картина была написана в старой реалистической манере и изображала бескрайнюю ледяную пустыню. Где-то далеко на заднем плане навстречу ветру тяжело идут два путника. Я стал смотреть на эти картины.

В дверь позвонили. Герман повернулся. Я остановил его взглядом и пошел открывать. Как и следовало ожидать, это был Харальд, но не один, а с Вальгравом. Я провел их в гостиную. Коротко и официально Харальд выразил свои соболезнования. Герман поблагодарил. Вальграв сел на стул с прямой спинкой возле двери в переднюю и приготовился вести протокол. Он исподлобья покосился на Дафниса и Хлою.

— Я пойду, — сказал я.

— Нет, останься, — сказал Герман. — Я хочу, чтобы ты остался.

Я посмотрел на Харальда. Он утвердительно кивнул. Я снова сел в кресло и зажег сигарету. Большая часть табачного дыма, накопившегося здесь за ночь, вышла через окно, которое я открыл в кухне. Харальд извинился — пожалуй, слишком витиевато — за то, что, несмотря на весьма прискорбные обстоятельства, тем не менее вынужден задать несколько вопросов. Герман ничего не ответил. Он только нервно отбрасывал свой чуб со лба. А тот по-прежнему все падал и падал.

— Госпожа Хофстедтер ушла вчера после следственного эксперимента из «Альмы» примерно в двадцать часов, — начал Харальд. — Вы провожали ее?

— Мы расстались возле университета, у южного входа, — ответил Герман. — С тех пор я больше ее не видел.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина.

— Больше не видел, — повторил Герман.

— Куда пошла госпожа Хофстедтер? — спросил Харальд.

— На филологический факультет. Во всяком случае, она сказала, что идет на филологический факультет, — ответил Герман.

— Может быть, у вас есть основания подозревать, что она пошла не туда? — спросил Харальд.

— Основания, — фыркнул Герман. — Основания! Откуда я знаю, куда она пошла на самом деле.

— Может быть, она назначила кому-нибудь свидание?

— Не знаю.

— Но может быть, у вас были на этот счет какие-нибудь подозрения?

Герман молча смотрел в окно. Он снова отбросил чуб со лба. И тот снова упал. Рука Германа поднималась и опускалась, как у марионетки.

— Да, — наконец ответил Герман. — У меня были подозрения.

— С кем, по вашему мнению, у нее могло быть назначено свидание?

— Я ничего не знаю наверняка. Она не так уж часто рассказывала мне о своих поклонниках. Мне казалось, что Хильдинг Улин — это уже пройденный этап, но ведь чем черт не шутит! Иногда я был почти убежден, что это Эрик Берггрен. А иногда я подозревал Эрнста. И Юхана-Якуба Рамселиуса. — Он рассмеялся. Это был беззвучный презрительный смех. — И почти всех филологов без исключения! И Гренберга, и Ларсона…

Он беспомощно развел руками, хотя одну руку все еще держал в кармане.

— Уже поздно ночью, — продолжал Герман, — я пришел к Эрику Берггрену. У него сидел Эрнст. Но никто из них не видел Мэрты после следственного эксперимента. И тогда я вспомнил… я вспомнил…

Его голос затих.

— Да? — спросил Харальд.

— И тогда я вспомнил, что во время следственного эксперимента Мэрта упрекала Ёсту за невнимание к ней. Больше у меня не оставалось никаких сомнений. Значит, он ее интересовал. Он часто приходил к нам. Гораздо чаще, чем я бывал у него. И когда Мэрты не было дома, он оставался недолго. А при ней он просиживал до самой ночи.

— У Ёсты семья, — возразил я. — Она осталась в Лунде. И наверное, здесь ему немного одиноко. И нет ничего удивительного в том, что он любит ходить в гости. У нас он тоже часто бывает.

— Ты не видел их вместе, — ответил Герман. — И не знаешь, о чем они говорят. Он никогда не показывал виду, что она ему нравится, и уже одно это делает его поведение подозрительным. Кстати, несколько раз они даже приезжали сюда вместе. До такой наглости Хильдинг, во всяком случае, не доходил.

— Следовательно, вы подозреваете свою жену в том, что она находилась с прецептором Петерсоном в отношениях, которые несовместимы с ее положением замужней женщины? — спросил Харальд.

Герман повернулся и в упор посмотрел на Харальда. Потом последовал ответ, в котором звучало отчаяние:

— А на черта вам мои подозрения!

Харальд спокойно посмотрел Герману в глаза.

— Возвращаясь к тому, что делала ваша супруга вечером в день убийства, я хотел бы узнать, не говорила ли она, когда собирается вернуться домой?

— Нет, — ответил Герман. — Об этом она ничего не говорила. Как правило, она возвращалась домой не позднее одиннадцати; несколько раз она приходила в половине двенадцатого, самое позднее — в двенадцать. Я не помню случая, чтобы она пришла после двенадцати.

Герман сжал челюсти, быстро подошел к столу, схватил пачку «Режи тюрк» и зажег сигарету. Он сразу же глубоко затянулся дымом. Между тем Харальд молча перелистывал записную книжку. Вальграв внимательно рассматривал свои ботинки и лишь временами косился на Дафниса и Хлою. Герман сделал еще несколько затяжек, опустил голову на грудь и закрыл глаза. Потом он смял сигарету, не глядя бросил ее в пепельницу и сел в кресло, где сидел раньше. Он тяжело дышал. Харальд оторвался от своей книжки и поднял на него глаза.

— А вы сами? — спросил он. — Что вы делали сами, вчера вечером?

— Я? — переспросил Герман. — Я работал.

— Дома?

— Конечно.

Казалось, Герман потерял всякий интерес к тому, что происходило вокруг него.

— Мы звонили к вам в двадцать часов двадцать минут, — сказал Харальд. — Но нам никто не ответил.

Герман молчал. Он лишь слегка наклонился вперед и, не мигая, смотрел на пол.

— Где вы были в двадцать часов двадцать пять минут? — продолжал терпеливо Харальд.

Герман поднял голову.

— Что вы сказали? — переспросил он. — В двадцать часов двадцать пять минут. То есть в половине девятого? Я был в Юридикуме.

— Но вы только что сказали, что сидели дома и работали, — допытывался Харальд.

— Да, — сказал Герман, отбрасывая чуб со лба. — Простите. Я хотел сказать, что сначала был в Юридикуме. Я отправился туда после следственного эксперимента. А потом пошел домой.

— Когда вы вышли из Юридикума?

— Не помню. Я пробыл там недолго. Только забрал некоторые материалы, которые