в котором часу он провожал Мэрту от здания филологического факультета, — сказала Ульрика.

Мы свернули с Ворсэтравейен на Лэвенгсвейен. Дорога эта довольно извилистая, и я сбавил скорость. Домик для лыжников был весь залит солнцем. Это было белое одноэтажное здание с черными водостоками и черными дымовыми трубами. Водостоки чем-то напоминали мне траурную кайму. Двери и оконные рамы были выкрашены в серо-зеленый цвет. Джемпер на Мэрте был почти такого же цвета. Это сразу же бросилось мне в глаза, а в тот день я был очень чувствителен к подобного рода ассоциациям.

Клены и каштаны чернели своими голыми стволами. На стоянке у забора стоял темно-красный «порше». Но людей не было. Я поставил наш «крайслер» возле «порше», и мы вылезли из машины.

— Лед на озере еще очень тонкий, — сказал я Ульрике. — Пройдем немного по дороге, а потом через поле к Скархольмену.

Она бросила сигарету в большой сугроб и кивнула головой. Я достал из машины лыжи, положил перед Ульрикой ее пару, надел свою и затянул крепления.

— Когда вернемся, выпьем шоколаду со взбитыми сливками, — сказала она весело.

И улыбнулась своей ослепительной улыбкой, которая была белее, чем окружающий нас снег.

— Олл райт, — согласился я.

Некоторое время мы шли вдоль дороги по обочине.

— Сегодня ты прокладываешь лыжню, — сказал я.

— Здесь уже есть лыжня, — ответила она.

— Ладно, госпожа Лентяйка, будем идти по этой лыжне, пока нам не надоест.

Ульрика шла впереди меня метров на десять. Она далеко не в первый раз стояла на лыжах и шла очень хорошо. У нее был широкий пружинистый шаг, и она умело работала палками. Женщины и лыжи редко приходят сразу же к такому трогательному взаимопониманию. Но в данном случае они были совершенно заодно, словно выросли вместе.

Наст был упругий и хорошо держал, хотя кое-где мы все-таки проваливались. Через несколько часов, когда начнет припекать солнце, идти будет гораздо труднее.

— Когда солнце такое жаркое, надо пораньше возвращаться домой, — сказал я Ульрике, и она согласилась.

Мы обошли рощу с голыми лиственными деревьями и увидели справа большое белое поле.

Оно потрескивало и ослепительно сверкало на солнце миллионами искр. Несмотря на очки, свет резал глаза. Между тем лыжня уходила все дальше и дальше через поле. А потом исчезла в роще, поросшей густым кустарником. Мы остановились.

— Немногие здесь пройдут, но мы, я думаю, пробьемся, — сказал я. — Хотя я больше люблю пересеченную местность, где можно кататься с гор.

Ульрика тоже больше любила пересеченную местность, где можно кататься с гор. Мы были словно созданы друг для друга.

— Отлично, — сказал я. — Идем по лыжне.

Ульрика пошла через поле и сразу же взяла хороший темп. Когда мы уже прошли полдороги до рощи, вдали появился какой-то лыжник. Он шел нам навстречу так же быстро, как и мы, энергично и сильно работая палками. Когда он немного приблизился, я его узнал. Это был Эрик Берггрен.

Мы сошли с лыжни. Судя по всему, это была его лыжня. Он остановился прямо перед нами и поздоровался.

— Какой прекрасный день, не правда ли? — сказал он.

— Великолепный, — ответила Ульрика.

Это был высокий и сильный блондин со светло-голубыми, почти бесцветными глазами — настоящий викинг. На нем была замшевая куртка и слаломные брюки. Он стоял, опираясь на палки.

— Я был на Скархольмене и вкусно поел там, — сказал Эрик Берггрен. — Могу порекомендовать вам местечко, где прекрасно кормят.

— С нас хватит шоколада со взбитыми сливками, — сказала Ульрика.

Эрик рассмеялся. Некоторое время мы молчали. Он смотрел на озеро. Глаза его беспокойно бегали.

— Скоро лед на Экольне станет совсем твердым, — заметил он.

— Вы часто бываете здесь? — спросил я.

— Когда хороший снег, я часто приезжаю сюда, — ответил он. — Я люблю ходить на лыжах. И всегда был страстным лыжником. Когда я был маленький, в такие дни я даже удирал с уроков.

Эрик снова рассмеялся. Секунду он смотрел на меня, потом взгляд его скользнул куда-то вверх и побежал по окружающему ландшафту.

— Как хорошо уехать иногда из города, — продолжал он. — И провести на природе хотя бы несколько часов.

Он опять замолчал.

— Я слышал, что вы будете вести семинар, которым руководил Манфред Лундберг? — спросил я.

— Ну, до начала семинарских занятий еще несколько дней, — ответил Берггрен.

— Вы были здесь все утро? — спросил я.

— Почти с девяти часов, — ответил он. — Надо выходить раньше, до того как солнце растопит снег.

— Тогда вы, наверное, не знаете, что Мэрту Хофстедтер нашли мертвую, — сказал я. — Убита.

Он выпрямился и уже не опирался больше на палки. Так он и стоял совершенно неподвижно, прямой, как статуя.

— Мертвую, — повторил он. — Убита! Какой ужас! Где?

— В «Каролине». В мужском туалете с северной стороны.

— Чудовищно! Когда это случилось?

— Вчера вечером.

— Вчера вечером… — повторил он.

— Они влезли туда через окно, — объяснил я.

Он снова оперся о палки.

— Невероятно, — сказал он. — Мы расстались с ней всего за несколько часов до этого. Брат Эрнста собрал нас всех в «Альме» на следственный эксперимент. По поводу убийства Манфреда Лундберга. И она была весела и жизнерадостна, как всегда.

Мы молча стояли несколько секунд.

— Ужасно, — снова повторил он. — Кто же мог это сделать?

— Что на ней было надето вчера вечером? — спросил я.

— Во время следственного эксперимента?

Я кивнул головой. Он некоторое время раздумывал, стараясь припомнить.

— Не помню, — сказал он наконец. — А какое это имеет значение?

Какой-то миг он смотрел на меня своими светло-голубыми глазами.

— В общем, никакого. Я просто так спросил.

Он снова опустил глаза. Потом покачал головой.

— И все-таки во всей этой истории есть одна интересная деталь, — сказал я. — Под окном были найдены галоши Манфреда Лундберга.

— Не может быть! — вырвалось у него.

— Да, история совершенно фантастическая, — согласился я.

Мы снова помолчали.

— Пожалуй, самое лучшее сейчас — это как можно скорее вернуться в город, — сказал он.

Мы попрощались. Он пошел к лыжному домику. А мы продолжали свой путь к Скархольмену. Пить шоколад со взбитыми сливками было еще рано. День был действительно чудесный. Но тупая ноющая боль в голове меня по-прежнему не отпускала. И где-то в самом мозгу что-то непрерывно жужжало и гудело.

13. Бруберг

Когда позвонил Харальд, я уже не спал. Я лежал в какой-то полудремоте и слышал, как Биргит ходит по квартире. Была пятница. Утром у нее не было уроков. Гудение пылесоса, как и стиральной машины, оказывает двойное действие: оно и раздражает и усыпляет одновременно. Должно быть, мне все-таки что-то снилось. Я сидел в семинарской