С тяжелым вздохом она уронила свою тряпку, медленно поднялась, потирая колени, и тоже опустилась на диван. Ее лицо покраснело, на лбу выступили капельки пота, длинные рыжие волосы, связанные в «конский хвост», растрепались. Бренда принялась тереть лежащие на коленях руки.

Мейкон заметил, как они изуродованы. Кисти рук выглядели так, словно она держала их в кислоте. Словно с них слезла кожа.

– Ты думаешь, я бездушная, да? – Она прямо посмотрела в глаза шерифу. – Небось спрашиваешь себя, как она посмела не сказать ребенку, что он болен? Хочешь, чтобы я перед тобой немедленно отчиталась? – Ее губы сжались в тонкую ниточку. – Что ж, я могу. Это не твой ребенок. Ты не несешь за него ответственности. Не тебе придется смотреть ему в глаза и говорить, что он, по всей видимости, скоро умрет.

– Но он должен узнать, – мягко произнес Мейкон.

– И он узнает, – отрезала Бренда. – Когда я буду готова ему об этом рассказать. – Она взглянула на ведро, дожидающееся у дивана, покосилась на следы ботинок Мейкона.

– И сколько ты собираешься готовиться? – спросил он. – Как долго Уош должен оставаться без лечения? Бренда, речь идет о его жизни.

Не говоря ни слова, она встала, прошла на кухню, вернулась со щеткой и принялась возить ею по полу.

– Приходится за тобой убирать, – пробормотала она.

– Бренда, хватит.

Но та не унималась. Как-то сгребла в кучку грязь, вымела ее за порог. Отнесла щетку обратно на кухню, вновь присела над своим ведром, выудила тряпку и продолжила тереть пол.

Мейкон во все глаза смотрел на нее. Такой Бренду он еще не видел, даже когда ее дочь погибла в аварии. На похоронах она держалась прямо, как мраморная статуя. Не плакала – по крайней мере, на людях, – только обнимала всхлипывающего внука. А рядом с ними на скамье закрывал лицо руками рыдающий Том, словно взгляд на мертвое тело жены мог сделать ее смерть еще более реальной.

Вот и сегодня Мейкон, направляясь к Бренде, ожидал увидеть что-то подобное. Однако вместо этого обнаружил женщину, чья жизнь повисла на волоске. Шериф подумал, что и камень может рассыпаться в прах, если его посильнее ударить.

– Прости меня, Бренда, – мягко сказал он, подошел к ней и помог подняться. – Прекрати, хватит. Мне стыдно, что я вломился к тебе как медведь. Просто… просто все это застало меня врасплох. – Он усадил Бренду на диван и сел сам, по-прежнему держа ее за руки.

– Ты вот спрашивал, почему я не говорю Уошу? И как могу скрывать от него то, что его касается напрямую? – Она сжала ладони Мейкона. – Знаешь, что самое главное в жизни? Круче, чем лазать по этим вашим чертовым горам? Что слаще любви? Приятнее, чем рождение ребенка?

Мейкон осторожно посмотрел на женщину. Огонь, который она разом как-то утратила, явно возвращался.

– Не знаю. И что же это?

– Вера в собственную неуязвимость, – ответила Бренда, только сейчас, похоже, заметив кровь, выступившую на костяшках пальцев, и вытерла их тряпкой, даже не поморщившись, когда вымоченная в хлорке ткань коснулась поврежденной кожи. – Эта вера – самое прекрасное чувство, которое может испытывать человек. Оно посещает нас раз в жизни, и долго, увы, не длится: мир быстро расставляет все по местам. Умирают ли твои знакомые, сам ли ты получаешь какую-нибудь травму – неважно, главное, ты понимаешь, что ты вовсе не всемогущ и нет в тебе ничего необыкновенного. И твои дни, как и дни других, – сочтены. – Она покачала головой. – Ужасно терять это чувство, – пробормотала Бренда и встала, продолжая машинально вытирать руки тряпкой. – Имя этому волшебному состоянию, Мейкон, – детство. Когда оно кончается, то кончается навсегда. А с ним и ощущение, что мир – полон чудес. Тогда-то мы и взрослеем, теряя способность изумляться всему на свете. С этой минуты единственное, что ты видишь впереди, – это смерть.

– Но он должен знать, – тихо произнес Мейкон. – Должен знать, что с ним происходит.

– Узнает. – По щекам Бренды потекли слезы. – Неужели это такой большой грех, подарить ему еще пару деньков? Еще несколько мгновений детства? Неужели это простое желание делает меня дрянью? Разве я наврежу этим ему?

Голос Бренды переполняли мольба, страх и печаль бабушки, боящейся пережить своего внука. Мейкон опустился перед ней на колени и обнял.

– Я уже потеряла дочь, – продолжила та. – Родители не должны хоронить своих детей, неправильно это. Каждый день я спрашиваю себя, нет ли здесь моей вины. Я не виню ни Тома, ни Господа, только себя – потому что именно такова участь человека, у которого умирает ребенок, неважно от чего. После ее смерти я каждый божий день думаю, что сделала не так. А теперь я могу потерять и Уоша. Я ведь просто хочу подарить ему еще капельку детства. Мейкон, скажи, я поступаю неправильно? Я ошибаюсь?

Весь дом наполнился ее рыданиями. Ужасными звуками, похожими, скорее, не на плач, а на заунывное пение одинокой скрипичной струны.

– Нет, Бренда, – сказал Мейкон, не отнимая рук, – ты ни в чем не ошибаешься. Мы вместе подумаем, как все устроить.

– Не говори никому, – горячечно проговорила Бренда, вглядываясь в лицо Мейкону. – Даже Эйве. Обещаешь?

Подобная мысль уже посетила и самого Мейкона.

– Хватит с нее бед, – продолжила Бренда. – Девочка уже один раз сделала для Уоша невозможное, до сих пор не оправилась. Согласен со мной? – Она наконец отпустила его руки. – С Уошем все будет хорошо, врачи постараются и помогут ему. А твоя дочка не в состоянии спасти весь мир. Обещай, что не позволишь ей вмешаться.

– Все наладится, – уклончиво произнес Мейкон.

Он больше не обсуждал поведение Бренды, просто просидел с ней до заката, размышляя о том, сможет ли она выжить без Уоша. А также о том, сможет ли тот прожить без Эйвы.

Они ушли в горы на весь день, захватив с собой ведро и железный штырь. Рылись в каменистых осыпях, причем Хизер не говорила, что именно они ищут.

– Это будет что-то, чего ты прежде никогда не видела, – сказала мать, придав их экспедиции некий налет таинственности, с энтузиазмом принятый Эйвой.

Ведь они жили в настоящих горах, и маленькая Эйва слышала уже немало историй о золоте, алмазах и всевозможных кладах, которые можно там отыскать, даже в таких истоптанных вдоль и поперек горах, как вокруг Стоун-Темпла.

Так что девочка без устали бегала почти до обеда, находя все новые и новые диковины.

За несколько часов ей попались: старая бутылочная пробка, перочинный ножик, камень, напоминающий зуб, а потом – чей-то всамделишный зуб, деревяшка, очертаниями точь-в-точь как Техас (штат, который она просто обожала, благодаря вестернам, идущим по телевизору), странный кусок резины совершенно непонятного предназначения, а также многое, многое другое.

Хизер же сосредоточила усилия на единственном участке. То и дело она доставала из кармана свой штырь и принималась скрести им камни, словно хотела выцарапать все их секреты.