Несмотря на эти призывы, в начале изысканного ужина, которым угостил нас после встречи именитый профессор, все застольные разговоры крутились вокруг денег: слыхали ли вы, какой аванс получил такой-то? а знаете, сколько заплатили такой-то за экранизацию ее агрессивно-пошлой писанины? И так далее. После двух быстрых бокалов сансера именитый писатель начал разливаться соловьем, время от времени фирменным жестом подергивая себя за сивую бороду; от одной истории о знакомой знаменитости или о своем триумфе он переходил к другой без паузы, не давая никому и слова вставить, и каждому за этим столом, кто хоть что-то понимал в мужчинах и алкоголе – особенно в тех мужчинах, что получили международные литературные премии, – было ясно, что он не перестанет говорить до конца ужина. Разве только с ним случится расслоение аорты, подумал я. Когда молодой латиноамериканец попытался налить ему в опустевший бокал воды из кувшина, именитый писатель, не глядя на официанта, грубо бросил ему по-испански, что пьет газированную, а потом без малейшей запинки перешел обратно на английский. Именитый профессор сидел напротив именитого писателя и, похоже, был более чем счастлив, что оказался мишенью его недержания; сидевшая рядом с профессором женщина помоложе – вероятно, тоже профессор английской словесности, но не достигшая того возраста, когда становятся именитыми, – мужественно улыбалась, понимая, что вечер безнадежно испорчен.

Я сидел у другого конца стола напротив именитой писательницы, получая удовольствие от превосходной совместимости между терпкой легкостью вина и интерьером ресторана с его стенными панелями из грушевого дерева и светлым бетонно-мозаичным полом. Справа от меня сидел хорошо одетый аспирант примерно моего возраста, явно благоговеющий перед именитой писательницей, чьи книги он, возможно, выбрал темой своей диссертации. Слева от именитой писательницы располагался ее муж, вероятно, тоже именитый в какой-нибудь области и имеющий вид обычный для мужей: брови постоянно немного приподняты, создавая защитную маску вежливого интереса, под которой кроется скука. Я думал, чтó сказать молодому человеку, когда он подойдет налить мне воды: gracias или спасибо? Даже здесь, где ужин на семерых будет стоить не меньше тысячи долларов, немалая часть работы делалась силами расторопного малоимущего слоя испаноязычных. Мне вспомнился Роберто с его страхом перед Джозефом Кони. Оглядывая ресторан, я попробовал представить себе мексиканские городки, из которых уехали почти все трудоспособные мужчины, чтобы зарабатывать обслуживанием ньюйоркцев.

– Мне понравился ваш рассказ в «Нью-Йоркере», – сказала мне именитая писательница. Судя по всему, рассказ, который отчасти был моей попыткой разобраться с реакцией на мой роман, прочло намного больше людей, чем сам роман.

– Спасибо, – отозвался я. А затем, хотя прочел только один ее роман и он не произвел на меня сильного впечатления, сказал: – Я давний почитатель ваших книг.

Она подняла в улыбке левый уголок рта, словно подвергая мою искренность сомнению; улыбка была обаятельной.

– У вас на самом деле опухоль мозга? – спросила она. Меня приятно поразила не столько ее прямота, сколько то, что она, похоже, действительно читала рассказ.

– Если она есть, то я о ней ничего не знаю.

– Это часть более крупной вещи?

– Может быть. Я подумываю о том, чтобы включить рассказ в роман. В роман, где автор пытается сфабриковать свой архив, пишет себе фальшивые письма, большей частью электронные, от имени недавно умерших писателей, чтобы потом продать этот архив библиотеке из передовых. Эта идея была зародышем рассказа.

– Почему ему нужны деньги? Или ему нужны не деньги, а что-то другое?

– Я думаю, скорее это его реакция на собственную смертность: почувствовав свою хрупкость, он хочет совершить путешествие во времени, хочет чревовещать. Начинается как мошенничество, но я воображаю себе, что потом он может увлечься, ему кажется, что он и правда переписывается с умершими. Что он вроде как медиум. Но читатель не будет знать, даже когда прочтет весь роман, действительно ли он собирался продать эти письма или просто работал над неким эпистолярным романом. И герой, возможно, будет размышлять над всеми способами превращения времени в деньги: времени, отраженного в архивных документах, времени человеческой жизни и так далее.

Излагая свой писательский план, я старался говорить с энтузиазмом, которого, несмотря на вино, не испытывал: еще один роман о жульничестве, пусть в его сердцевине и лежит помятый идеализм.

Я заказал закуску: креветки на углях и пунтарелле, что бы это такое ни было, и заказал главное блюдо: обжаренные морские гребешки. Великолепный выбор, сказал мне официант. Именитая писательница тоже решила взять гребешки, и я воспринял это как проявление некой солидарности.

Аспирант спросил именитую писательницу, над чем она сейчас работает.

– Ни над чем абсолютно, – ответила она предельно серьезным тоном, и после нескольких секунд тишины мы все расхохотались. Потом она спросила меня: – С кем он будет переписываться – с кем из покойников?

Раздосадованный аспирант, не желавший больше слушать меня и обо мне, и скучающий муж попытались завязать свой разговор. С другого конца стола доносился бубнеж именитого писателя.

– Думаю, с поэтами главным образом. С поэтами, с которыми я немножко переписывался – в основном по поводу публикаций в журнале, который я в прошлом редактировал и который герой тоже будет в прошлом редактировать, – и чью интонацию я могу имитировать. На ум приходит Роберт Крили[59].

– Я неплохо его знала. – Она отпила немного вина. – Вы и подлинную корреспонденцию тоже включите в роман? Те письма, которые вы от него действительно получили.

– Нет, – сказал я. – Почти вся переписка, касающаяся журнала, была в электронном виде, и большую часть времени у меня был другой электронный адрес. Я никогда ничего не распечатывал. Что сохранилось – скучные издательские материи, рутина.

– Я могла бы вам написать письмишко для романа. Его фабрикует ваш герой, но пишу его я.

– Это было бы замечательно.

Идея мне и правда очень понравилась.

– Вам стоило бы попробовать. – Я думал, она имеет в виду попробовать написать роман, но: – Попробуйте предложить письма, которые напишете, архивистам. Если клюнут, будете знать, что сочинили нечто правдоподобное.

Я засмеялся.

– Я серьезно. Могу свести вас с оценщиком, который работал со мной, когда я думала продать свои бумаги библиотеке Байнеке.

– У меня духу не хватит, – сказал я. Она что, и правда серьезно? Бесшумно возникли два официанта: один долил нам вина, другой поставил передо мной закуску. Пунтарелле оказалась травкой с листьями как у одуванчика.

– И вставьте туда как-нибудь то, что вы говорили про космический челнок. Мне понравилось. Когда вы сказали, что некоторые школьники отреагировали на катастрофу нервным смехом, это напомнило мне кое о чем. Я долго об этом не вспоминала, но было время, когда я думала про это постоянно.