По мнению Углова, Шестаков был просто здоровенным вонючим куском дерьма, возомнившим себя пупом земли, и мало чем отличался от казанской, саранской и прочей заезжей братвы, снимавшей с москвичей штаны в темных подворотнях исключительно ради восстановления социальной справедливости. Это целиком правильное мнение лейтенант Углов совершенно сознательно держал при себе: глядя на изрытое оспинами, тупое и тяжелое лицо сержанта, он испытывал нервную дрожь и ни минуты не сомневался в том, что этот бугай при случае будет рад опробовать свой резиновый демократизатор на спине начальника. То есть все было, конечно же, гораздо сложнее и тоньше, но суть от этого не менялась: Шестаков подавлял лейтенанта, потому что был гораздо сильнее: и физически, и морально. Углов ненавидел подчиненного, но рефлекторно поддакивал ему всякий раз, когда тот принимался во всеуслышание излагать свои взгляды. Он презирал себя за это поддакивание, но ничего не мог с собой поделать и втайне мечтал, чтобы Шестаков нарвался наконец на крутого парня и свернул к чертовой матери свою тупую башку.

Дверь дежурки распахнулась, и на пороге, словно вызванный из небытия невеселыми мыслями лейтенанта, возник Шестаков, концом резиновой дубинки толкавший перед собой растерянного парня лет двадцати семи в потертой замшевой куртке и ветхих джинсах. На плече у задержанного висела огромная, даже на вид тяжеленная сумка из рыжей искусственной кожи, а лицо украшала жидковатая, коротко подстриженная борода. Задержанный явно никак не мог сообразить, что с ним произошло, и все время пытался придать лицу независимое выражение, которое сменялось испугом всякий раз, когда дубинка сержанта тыкалась ему между лопаток.

Углов вздохнул и на секунду устало прикрыл глаза.

В отличие от задержанного, он точно знал, что происходит: парень просто оступился и упал в выгребную яму, на дне которой обитал кровососущий монстр из Старого Оскола. Буквально все, кому довелось пообщаться с Шестаковым, первым делом узнавали, откуда он родом. Занеся дубинку для первого удара (иногда это был кулак — просто для разнообразия), он всегда представлялся: «Я из Старого Оскола». Углов иногда думал, что, будь у него ядерная боеголовка, он с удовольствием сбросил бы ее на Старый Оскол. В такие моменты он был уверен, что Старый Оскол населен исключительно двойниками сержанта Шестакова, и страстно мечтал избавить мир от этой заразы.

— В чем дело? — устало спросил он. — Пьяный?

— Нарушение паспортного режима, — с удовольствием объявил Шестаков и снова толкнул задержанного между лопаток, направляя его к столу.

— Да перестаньте вы пихаться! — отважился возмутиться задержанный. Голос у него слегка дрожал, и Углов едва заметно поморщился от бессильного сочувствия. — Что я вам, бандит?

— Чего? — выкатил глаза Шестаков. — Кто бандит — ты? Ты говно, и больше ничего. Ты знаешь, что такое паспорт? Паспорт — это основной документ, удостоверяющий личность гражданина. А ты во что его превратил? Ты что, задницу им подтирал?

— Тише, — почти простонал Углов. — Присядьте, — обратился он к задержанному и вынул из папки бланк протокола. — Ваш паспорт пожалуйста.

— Паспорт у вашего сержанта, — садясь на один из стульев у стены, ответил задержанный. — Послушайте, я ничего...

— Разберемся, — пообещал Углов. — Паспорт давай, — обратился он к Шестакову.

Тот шагнул к столу и брезгливо положил на край потрепанный паспорт старого, еще советского образца. Паспорт был как паспорт, разве что сильно засаленный и потертый на уголках. На одном из уголков красный коленкор вообще отслоился от картонной обложки, а когда Углов открыл «основной документ», обнаружилось, что первая страница надорвана почти до половины.

— Да, — со вздохом сказал он, испытывая знакомое чувство отвращения к себе, — непорядок.

— Так сколько ему лет, — стараясь говорить рассудительно, откликнулся задержанный. — Ясное дело, поизносился. Разве это преступление?

Углов придал лицу наставительное выражение и раскрыл паспорт на последней странице. Из паспорта выпали две или три табачных крошки, и лейтенант смахнул их на пол рукавом кителя.

— Вот, — сказал он, постукивая согнутым пальцем по напечатанному на последней странице «Извлечению из положения о паспортной системе в СССР». — Вы это когда-нибудь читали? Тут черным по белому написано: граждане несут административную ответственность за небрежное хранение паспорта. Дать вам почитать?

Задержанный молча вздохнул и отрицательно помотал головой: он начал понимать и проникаться царившей здесь атмосферой суконной безнадеги, чему немало способствовал Шестаков, сидевший на диванчике и выжидательно похлопывавший резиновой дубинкой по раскрытой ладони.

— Фамилия? — спросил Углов, придвигая к себе бланк протокола.

— Там написано, — кивая на злополучный паспорт, уныло сказал задержанный. Шестаков напрягся и привстал, но лейтенант остановил его нетерпеливым жестом.

— Записать в протоколе, что вы отказались себя назвать? — спросил он.

— Вот черт, — вздохнул задержанный. — Вам что, больше делать нечего?

— Ну что за пидор! — воскликнул Шестаков, вставая и делая шаг к задержанному. Тот вздрогнул и поспешно продиктовал лейтенанту свою фамилию, имя и отчество.

Углов старательно все записал и полистал паспорт, отыскивая штамп с пропиской.

— Так, — сказал он, найдя нужную страницу. — Значит, место жительства у нас Мо...

— Мозырь, — со вздохом подсказал задержанный.

— Точно, Мозырь, — с удивлением подтвердил Углов. — Это что же, в Белоруссии, что ли?

— В Белоруссии, — сказал задержанный таким тоном, словно признавался в изнасиловании столетней старухи.

— Так, — сказал Углов, с отвращением сминая испорченный бланк протокола и возвращая задержанному паспорт. — Вы свободны. А паспорт все-таки приведите в порядок, а еще лучше — обменяйте. У вас же там, кажется, как раз сейчас паспорта меняют...

— Ну теперь-то уж обязательно, — торопливо пряча паспорт во внутренний карман куртки, сказал задержанный. Вид у него был совершенно обалдевший, как, впрочем, и у Шестакова. — Только я не совсем понял...

— Да что тут понимать, — вяло ответил Углов, стараясь не смотреть на Шестакова. — По закону вы — иностранный подданный, и ваш паспорт — не наша забота. Счастливого пути.

— До свидания, — расцветая на глазах, сказал задержанный. — Спасибо. Ну дела, — пробормотал он, скрываясь за дверью.

— Что за ерунда? — возмутился Шестаков. — Что это значит?

— Это значит, — мстительно ответил лейтенант, — что на инструктажах надо слушать, а не в носу ковыряться. Этому положению сто лет в обед, а для тебя, видите ли, открытие...

— Вот блин, — раздосадованно сказал Шестаков. — Отвертелся, сучий потрох. Зря ты его отпустил.

— Ничего не зря, — огрызнулся Углов. — За этот протокол наш Капитоныч мне бы яйца оторвал.., и тебе, между прочим, тоже.