— Папа, Папа, мне так стыдно, но я должна признаться, что наш Хидео плохой сын, плохой. Он совсем не жалеет мать! Я почти год умоляю его установить нормальный европейский туалет, чтобы мне не приходилось сидеть скорчившись с моим больным коленом, но страдания родной матери — ничто для него. А теперь еще эта история с Мисако и ее родственниками из Ниигаты — просто стыд! Как я посмотрю им в глаза? Дедушка умер, а у меня нет возможности даже сообщить об этом Хидео, пока не открылся офис. А вдруг Мисако позвонит раньше? Где наш сын проводит все ночи? Я не верю, что на работе, больше ничему не верю! Скорее всего, в постели с какой-нибудь шлюхой, и Мисако наверняка тоже так думает. Если так будет и дальше, нас ждут большие неприятности. Очень большие, Папа. Наша семья может потерять лицо…

Женщина тараторила сквозь слезы, всхлипывая, сбиваясь. Ответом было лишь равнодушное молчание пустых стен. Лицо на портрете оставалось безмятежно-равнодушным. Когда слова наконец иссякли, она сложила ладони в молитвенной позе и склонилась перед алтарем. В ее сознании крутилась лишь одна мысль: «Что делать? Что делать?»

Резкий телефонный звонок прозвучал зловеще, как сигнал тревоги. Матушка Имаи вздрогнула и инстинктивно подалась к алтарю, будто искала защиты. «А если это Мисако? Что я ей скажу?»

Звонки в столовой продолжались, настойчиво, снова и снова. Она опять вгляделась в лицо на старой фотографии — теперь оно казалось усталым, даже несколько раздраженным. «Мисако знает, что меня всегда можно застать дома в это время. Как объяснить потом, если я не подойду?»

Телефон никак не хотел униматься. Матушка Имаи смахнула с глаз слезы и откинула со лба рассыпавшиеся волосы. Потом заставила себя встать и двинулась в столовую, медленно, надеясь, что он успеет замолчать, пока она дойдет. Утренние программы уже начались, и телевизор жизнерадостно верещал, передавая утреннюю гимнастику: «Раз, два, три! Раз, два, три!» Две улыбающиеся девушки в шортах изгибались и подпрыгивали под музыку. «Раз, два…» Она выключила звук и остановилась, глядя на телефонный аппарат. Подождав еще немного, дрожащей рукой подняла трубку и произнесла «алло», старательно имитируя заспанный голос.

— Ты что-то совсем разленилась сегодня, — послышался веселый мужской голос. К счастью, это оказался сын.

Хидео со всеми его хлопотами не хватало только смерти одного из родственников жены, и ему вовсе не улыбалось тащиться на поезде в Ниигату, да еще с матерью. Чтобы отказаться, повод всегда нашелся бы, однако на сей раз госпожа Имаи перехитрила непокорного сына. Даже не то чтобы намеренно, все получилось само собой: стремясь, по своему обыкновению, поделиться новостями со всеми, с кем только можно, первым она позвонила брату покойного мужа, дяде Хидео и в то же время его боссу. Хидео был официально предоставлен отпуск на два дня для поездки в Ниигату. Его любовницу Фумико это, разумеется, не обрадовало.

Мисако, со своей стороны, восприняла приезд Хидео как благоприятный знак для их отношений. Присутствие рядом красавца мужа даже смягчало несколько ее горе во время долгой церемонии. На похороны явился чуть ли не каждый второй житель Сибаты, очередь перед храмом растянулась на целый квартал. Уже второй день стояла не по сезону теплая погода, и яркий солнечный свет будто насмехался над унылым скопищем черных костюмов и кимоно.

Кэнсё с трудом подавлял чувство ревности при виде Мисако, сидевшей рядом с представительным, щегольски одетым мужем. Особенно его раздражала белоснежная накрахмаленная рубашка Хидео, на манжетах которой, выступающих из рукавов темного костюма, сверкали круглые золотые запонки. Рука об руку с супругом Мисако выглядела утонченной столичной дамой, особенно из-за губ, подведенных бледно-розовой помадой. Священнику ни разу не приходилось видеть, чтобы внучка покойного настоятеля пользовалась косметикой. «Это она для мужа накрасилась», — крутилось у него в голове. Даже чувство юмора, всегда раньше приходившее на помощь, сегодня почему-то не работало. Всю церемонию Кэнсё сидел мрачный как туча. Когда настал момент ехать в крематорий, он рассыпался в извинениях перед Кэйко, сказав, что важные дела заставляют его срочно вернуться в Камакуру. Нет, спасибо, он прекрасно сам доберется до станции. Искренние соболезнования всем присутствующим, в особенности Мисако-сан.

После кремации останки настоятеля вновь перенесли на главный алтарь, и в храме состоялись поминки с участием друзей и близких покойного. Мисако с матерью должны были подойти к каждому, налить сакэ и поблагодарить от имени всей семьи. Наблюдая, как Мисако движется по залу в черном кимоно, Хидео невольно залюбовался ее высокой изысканной прической и стройной шеей. Старые чувства вновь шевельнулись в нем.

Старшая госпожа Имаи сидела рядом, наслаждаясь свежими впечатлениями, сменившими скучную токийскую жизнь. Прежде она воспринимала деда невестки лишь как скромного провинциального священника, и толпа пришедших на похороны людей, явно боготворивших старика, сильно на нее подействовала. Одним словом, будет что рассказать сестре. Только бы у сына с невесткой все наладилось! Скорее бы, тогда жизнь снова потечет нормально.

— Ах, ты только взгляни, — умильно шепнула она на ухо Хидео, — как изящны ее движения! Разве не повезло тебе с женой?

Сознание вины росло в душе Хидео стремительно, как молодой бамбук. К концу поминок его лицо было красным от сакэ, а сердце полно нежных чувств к несправедливо заброшенной жене. Он принял решение немедленно порвать отношения с любовницей. Если не положить им конец, могут пострадать слишком многие. Надо решительно поговорить с Фумико сразу по возвращении в Токио. Закурив сигарету, он поклялся сам себе, что так и сделает. Все кончено, хватит прятаться по углам и грязным гостиницам, это ниже его достоинства.

Ночью он нежно обнял жену и попросил у нее прощения, хотя ни в чем и не признался. Мисако не смогла удержать слез счастья. Значит, Хидео все-таки любит ее. Мать была права: мужья устают от любовниц, а жены должны уметь прощать.

Они лежали в постели в спальне Мисако. Обнимались и шептали нежные слова, как прежде, в самом начале их отношений. «Начнем заново», — сказал он и старался быть как можно нежнее. Все шло прекрасно, но лишь до тех пор, пока его руки не коснулись маленьких твердых сосков, под которыми не нашлось ничего похожего на пышные холмы, ставшие уже привычными. Ему не хватало страстных прикосновений и стонов, на которые была так щедра любовница. Одним словом, лежа рядом с женой, он никак не мог отделаться от мыслей о той, другой женщине.

Потом, когда Мисако уснула, Хидео сел, скрестив ноги, на татами и с наслаждением закурил. Вредно для здоровья, но так приятно… Вкус сигареты чем-то напоминал Фумико. Как ни старался он убедить себя, что любит жену, ее ласки не смогли доставить ему удовлетворения. Все было пресно, обыкновенно, скучно. Он вытянул руку с сигаретой, любуясь красным огоньком, оживляющим сумрак спальни. Прекрасный, волшебный и в то же время обжигающий, чреватый многими опасностями. Скверные привычки: и сигареты, и Фумико — а куда от них денешься?