Мысли метались, он тщетно пытался привести их в порядок. Докурив сигарету, раздавил ее каблуком и поднялся по ступенькам наверх. Приглушенный свет едва разгонял мрак. Стол исчез, вместо него на полу из татами была расстелена постель. Фумико вышла из ванной и остановилась рядом с футоном, почти обнаженная, лишь с полотенцем вокруг бедер. Ее грудь и плечи сияли, будто натертые маслом, длинные черные волосы струились по спине. Здоровая, сильная, похожая на туземку с какого-нибудь тропического острова. Приподняв руками полные груди, женщина повернулась к Хидео, словно предлагая их ему.

— Скоро они наполнятся молоком, — тихо произнесла она, опускаясь на постель.

Хидео встал на колени и нежно погладил лицо возлюбленной.

— Я не хочу, чтобы ты делала аборт, — сказал он. — Роди мне сына, будь моей женой. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Я не смогу жить без любимой, моей маленькой мамочки.

Они слились в страстном поцелуе. Потом Фумико нежно прижала его голову к груди и стала укачивать, как младенца.

В течение положенных семи недель после смерти отца Кэйко приходила в храм каждый день: возносила молитвы, жгла благовония, обновляла чашечки с рисом на алтаре и ухаживала за цветами. Разглаживая алтарное покрывало или сметая пепел, Кэйко сдвигала урну с прахом, потом ставила обратно и отступала на шаг, оценивая эффект.

— Ну вот, — произносила она ласково, словно мать, беседующая с ребенком, — теперь все чисто и красиво.

Лицо старика улыбалось в ответ с фотографии, украшенной черной лентой. Кивнув ему, Кэйко отправлялась искать Тэйсина, чтобы обсудить повседневные дела. Веря, что дух покойного ждет семь недель, прежде чем отправиться в дальний путь, она торопилась поскорее привести в порядок его земные дела. Отец не успокоится, если храм не будет в надежных руках, а способности Тэйсина вызывали сомнение. Страшно подумать, как прошли бы похороны, если бы не своевременное присутствие монаха из Камакуры. Нет, за всем, что делает Тэйсин-сан, придется пока тщательно присматривать.

Кроме всего прочего, дочери настоятеля не давал покоя зловещий ящик с прахом, обернутый белым шелком.

— Я нашла останки, из-за которых все случилось, в комнате за алтарем, — сообщила она мужу за чаем. — Их не должно быть в храме, и я этого добьюсь!

С того дня, как отец согласился принять злополучный прах, он стал вести себя странно, что привело к трагическому исходу. Однако убрать урну без разрешения Тэйсина означало подорвать его авторитет. Это совершенно исключалось, тем более сейчас, когда она так старалась помочь толстяку преодолеть слабость и нерешительность.

— Пока я буду молчать, — продолжала Кэйко, — но потом, когда жизнь наладится, обязательно подниму вопрос. Если урну увидит Мисако, то с ней неизвестно что может случиться. Я уверена, что Тэйсин-сан возражать не будет. — Она в сердцах хлопнула ладонью по столу. — Хватит с нас мистики!

Добряк доктор с удивлением поднял брови, впервые увидев Кэйко столь решительно настроенной.

— Хай! Я понимаю, — произнес он, подражая ее тону, тоже хлопнул по столу и рассмеялся. Однако жена в ответ лишь натянуто улыбнулась.

С мужем и свекровью Мисако, прежде чем они уехали, Кэйко имела серьезный разговор. Пригласила их к себе на чай и откровенно объяснила ситуацию:

— Моя дочь испытала глубокое потрясение, оказавшись свидетельницей смерти деда. Мы с доктором Итимурой серьезно беспокоимся за ее здоровье и надеемся, что вы о ней позаботитесь. Мисако ни в коем случае нельзя волноваться. Мы рассчитываем, что к церемонии сорока девяти дней она полностью поправится. С вашей помощью.

Тогда, в Ниигате, Хидео согласно кивал, однако в свете последующих событий исполнить просьбу Кэйко едва ли представлялось возможным. На повестке дня стоял развод, и старания матери, обильно расточавшей любезности невестке, только раздражали неверного мужа. Еще большую досаду вызывало поведение самой Мисако: в ответ на его попытки обострить отношения она лишь улыбалась, избегая любых споров.

К тому же все обстоятельства были против него. Как мог он заявить жене, по-прежнему оплакивавшей деда, что намерен поменять ее на восхитительно сексуальную беременную любовницу шестью годами моложе? В то же время Фумико продолжала его донимать, не желая дожидаться не то что сорок девять дней, а и сорок девять часов.

Говорить с матерью или дядей было еще страшнее. Мать точно его не поймет. Прожив худо-бедно с невесткой пять лет, оказаться лицом к лицу с новой? Выехать из родительского дома просто немыслимо. Нельзя нарушать долг перед матерью, да и денег не хватит, чтобы устроиться хоть сколько-нибудь удобно. Тем не менее решимость Хидео жениться на Фумико не ослабевала. Она лучше подходила ему во всех отношениях, а главное, могла родить сына, без которого он уже не представлял себе будущей жизни. В тридцать пять лет пора иметь нормальную семью.

Внезапное потепление отношений между матерью и Мисако было совершенно некстати. Вдобавок у них появились общие интересы: племянница матери, двоюродная сестра Хидео, собралась замуж, и женщины только и делали, что обсуждали приготовления к свадьбе. За завтраком вместо привычного разговора о том, почему он так поздно вернулся, шло беспрерывное перечисление нарядов, которые должна будет сменить невеста в ходе торжества.

— Сначала, перед выходом к гостям, — возбужденно верещала матушка Имаи, — она переоденется из белого свадебного платья в праздничное кимоно. Боже мой, ты бы видела пояс оби, который ей преподнесли родители! Тканный вручную в Киото, стоит целое состояние! Потом, после первого блюда, она выйдет и снова переоденется — в европейское вечернее платье, длинное, до пят!

— И еще, — подхватила Мисако, — я слышала, что к вечернему платью у нее в прическе будут настоящие орхидеи!

— Ну что за глупая болтовня! — сердито бросил Хидео, однако женщины в ответ лишь дружно захихикали.

Он с досадой швырнул на стол палочки для еды и вышел. В последнее время все его замечания вызывали лишь смех. Что делать? Такая горячая дружба между домашними в его планы никак не входила, наоборот, он рассчитывал, что привычные склоки послужат удобным фоном для решительного наступления. И вот теперь эта дурацкая свадьба, из-за которой в семье тишь да благодать!

Отношения между Мисако и старшей госпожой Имаи и в самом деле становились все более искренними и доверительными.

— Ну что ты всегда такая серьезная, — увещевала старушка невестку. — Живи веселее, ты слишком часто задумываешься. Займись чем-нибудь интересным, заведи увлечение. У женщины тоже должен быть собственный мир, не только у мужчины.

Нельзя сказать, чтобы Мисако не старалась. Она совсем перестала укорять Хидео за поздние возвращения и не жаловалась, даже если он вообще не приходил ночевать. Старалась уделять больше времени себе, заниматься физическими упражнениями. По средам ездила на поезде в Олимпийскую деревню, построенную для Игр 1964 года, и плавала в бассейне, проводя таким образом целых полдня вне дома.