под наркотиками, то ли практиковали всякие странные техники вроде амока[33] у филиппинских воинов.

– Вот и славно. Последнее, чего мне хотелось бы – чтобы слухи о существовании Иных долетели до ушей кого-нибудь из той гнилой породы людей, что изобретают дрянь вроде фосгена[34]. – Эшер вкратце пересказал события последних тридцати шести часов, в том числе и то, как разбойники отобрали у них лошадей и как останки, найденные доктором Бауэр, реагировали на солнечный свет. – Интересно было бы взглянуть, как подействует на кости этих тварей пара капель нитрата серебра, а у Карлебаха с собой целая коллекция всевозможных растворов. Правда, я понятия не имею, как заставить этих существ выпить какой-нибудь. Насколько я понял, доктор Бауэр полагает их неким примитивным видом, сохранившимся с доисторических времён, вроде «обезьянолюдей» из «Затерянного мира», и надеется доказать это научному сообществу.

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – процитировал Исидро. – Впрочем, её версия звучит не более фантастично, чем утверждение о существовании вампиров.

Между тем они дошли до стены Имперского города – её тёмная тень уходила на тридцать футов вверх на противоположном краю улицы. В свете фонарей железнодорожной станции смутно угадывались зубцы верхнего края. Откуда-то издали доносились хриплые крики уличного торговца, приглашавшего угоститься лепёшками и арбузными семечками.

– Что удалось выяснить о пекинских вампирах?

– Ничего. – Исидро спрятал руки в карманы длинного чёрного пальто, почти сливаясь с темнотой. – Я даже тени их нигде не видел. Однако их присутствие ощущается в воздухе, как запах дыма. Я прогулялся вдоль насыпи и даже недалеко заходил в город, прислушиваясь, но так и не услышал их голосов. При этом всякий раз, когда я засыпаю, мне снится, что за мной наблюдает нечто, недоступное моему пониманию. Нечто жуткое, холодное и молчаливое.

Эшер сообразил, что вампир впервые сознался в том, что видит сны.

Антея Фаррен, вампирская графиня – сгинувшая в том константинопольском пожарище – как-то сказала Эшеру, что для тех, кто убивает других, пытаясь украсть побольше жизни себе, Господь избрал такую кару – он наделил их жаждой ко всему, что присуще смерти, кроме покоя. Превращение в вампира влекло за собой постоянную нужду в надёжном укрытии, в жёстком контроле собственного окружения – и с каждым годом эта не-жизнь становилась всё более замкнутой, более скучной, потому как любую мелочь, способную усложнить её, требовалось контролировать. Большинство вампиров не решалось путешествовать, а многие и вовсе не отходили дальше чем на пару миль от места, где хранился их гроб, опасаясь, что в критический момент не смогут вовремя вернуться.

– Это как в той сказке, – рассказывала графиня в темноте венской ночи, – где человеку волшебным образом заменяли одну конечность за другой на такие же, но из металла – пока однажды он не сообразил, что у него нет сердца, а значит, он больше не человек. Мне страшно, – сказала она тогда. – Но мне стоит бояться ещё сильнее. Ведь я могу умереть в один миг просто потому, что не смогу найти подходящего укрытия, потому что не знаю, куда идти…

Впрочем, смерть графини растянулась не на один миг.

Эти же мысли, судя по всему, беспокоили сейчас и Исидро.

– Будет ли вам проще искать их, – осторожно поинтересовался Эшер, – если мы пойдём вместе? По крайней мере, я смогу поговорить с ними, если они всё-таки покажутся.

– Вы умрёте, – просто ответил Исидро. – Возможно, и я тоже – за то, что спутался с живым. Вероятно, вы уже обрекли себя на гибель от их рук – просто потому, что сейчас мы с вами разговариваем. Я не ощущаю их присутствия здесь, в Посольском квартале, но вполне возможно, что это они затуманивают мой разум иллюзиями. Не знаю. Могу лишь сказать одно – будьте осторожны и принимайте все защитные меры. Потому что я кожей чувствую, что их удар будет быстрее мысли. Простите меня, – добавил он с искренним сожалением.

Ветер швырнул Джеймсу в лицо горстку пыли. Проморгавшись, он понял, что уже некоторое время стоит совсем один на берегу возле канала, там, где вода уходит под городскую стену. В бледном свете луны он разглядел, что в пыли улицы Мэйдзи тянется лишь одна цепочка следов – его собственная.

Глава десятая

Пэй Чжэн Кан, по словам сэра Джона Джордана, считался самым надёжным из китайских работников британского посольства. Когда Кану было восемь лет, его родители эмигрировали в Индию, и впоследствии молодой человек получил образование в Кембридже.

Однако у него имелась родня в Пекине, и не так давно Кан женился на девушке, выбранной ими, так что он весьма обрадовался, когда Эшер попросил его помочь с разбором графиков работы шахты в Миньляне, оставленных компанией «Си Фань-тэ Синь», пообещав платить по десять шиллингов за вечер.

Сама горнодобывающая компания обанкротилась несколько лет назад, и Эшер, взглянув на увесистую стопку желтоватых листов, присланных Мизуками, быстро понял почему. Одного беглого взгляда хватило, чтобы понять, что карты неполные, и даже когда Эшеру удалось отыскать на них ущелье Миньлянь, стало ясно, что масштаб указан неверно, а местность даже близко не похожа на ту, где ему довелось побывать в пятницу.

– Нет, сэр, всё верно, это Миньлянь, – заверил Пэй, когда Эшер вопросительно пододвинул к нему карту. – По всей видимости, человек, занимавшийся составлением этой карты, никогда не бывал в тех краях лично и просто постарался свести воедино информацию со всех предыдущих карт.

Они устроились в одном из кабинетов посольства – Эшеру совершенно не хотелось, чтобы кто-то посторонний узнал излишние подробности о его семье или месте проживания без крайней на то необходимости. Кабинеты располагались в старинном здании, изначально бывшем княжеским дворцом, поэтому здесь не было даже газопровода, не говоря уже об электричестве. Так что помещение освещали лишь парафиновые лампы, алые колонны, возвышавшиеся между простыми рабочими столами чиновников, окутывали причудливые тени, а узорчатые своды потолков тускло поблёскивали облезлой позолотой.

В процессе изучения карт Эшер обнаружил, что за прошедшие годы не так уж сильно забыл китайский, однако помощь Пэя всё равно оказалась кстати.

– Вот эта отметка – «склон»? А вот здесь иероглиф «десять» – это градус наклона?

– Это «кэнь» – «яма». По всей видимости, «десять» – это количество бу[35], указание глубины, хотя… когда там была сделана эта карта? Потому что это могут быть и метры.

– А когда компания перешла на метрическую систему, не указано?

Пэй покачал головой.

– Если на шахту устанавливали немецкое или французское оборудование, то в планах периодически могли использоваться метры – даже тогда, в тысяча восемьсот восьмидесятом. Но это зависит от того, кто тогда числился бригадиром – кому-то могло быть привычнее считать в бу и чи. К тому