— Ты, слабоумный кретин, объясни, куда подевалась мертвая девочка?! Почему вы ее там оставили?

— Так это… — вступился Птичкин. — Решили не топтать, чтобы, значит, до прибытия…

— А баба твоя где? — накинулся я на него. — Быстро сюда ее! Ну! — И для убедительности дал ему пинка, когда он послушно направился в корпус. — Всем стоять здесь! — орал я в каком-то исступлении. — Никуда с места не двигаться!

— Товарищ лейтенант, — послышался за моей спиной осторожный шепот режиссера. — Он псих, он по голове меня…

Лучше бы он этого не говорил.

* * *

Наручники Юрик снял с меня только в машине. Да и то предварительно убедившись в том, что я полностью успокоился.

— Зря ты его так-то уж… По башке!.. — добродушно хихикнул он, подъезжая к отделению.

— Да пошел он… — отозвался я, не без удовольствия вспоминая, как гонял режиссера, пытавшегося загородиться подчиненными, вокруг скамейки.

Самообладание уже полностью вернулось ко мне, только немного побаливал правый кулак, отбитый о пустую голову Неручко.

Местное отделение милиции утопало в зелени. В дежурной части было прохладно и спокойно. Юрик провел меня по небольшому коридорчику и, поковырявшись в замке аккуратно покрашенной двери, сделал широкий жест:

— Уэлкам!

Я вошел в крохотный кабинетик и вздрогнул. Над столом, глядя мне прямо в глаза, плотоядно ухмылялся Обнорский.

«Спокойно, Соболин! — сказал я себе твердо. — Это плакат».

Откуда его добыл Юрик, я не спросил, но настроение у меня испортилось.

— Это и есть твой сюрприз?

— Да не, — хохотнул Юрик, копаясь в сейфе. — Сейчас хлопнем по маленькой для успокоения нервной системы и пойдем смотреть труп. А уж потом сюрприз…

Глотнув «для успокоения» какой-то дряни, я послушно поплелся следом за Юриком к выходу из отделения.

Перейдя через дорогу, мы подошли к ветхому флигелю, на котором красовалась новехонькая табличка с надписью: «Зеленогорская районная больница. Морг».

Войдя внутрь, Юрик бурно расцеловался с какой-то бабулей в грязном халате и потащил меня в глубь коридора. Сказать, что в морге стоял смрад, было бы слишком мягко. Я даже порадовался, что не завтракал да еще натощак хлопнул водки, — если бы не это, блевать бы мне безостановочно от самого входа…

В мертвецкой никого не было, если можно так выразиться. Вернее сказать — в ней не было ни одной живой души, поскольку на столе лежало голое мужское тело с биркой на ноге. По нему в изобилии ползали мухи. В районе шеи красовалась такая рана, что можно было предположить в качестве причины смерти столкновение с «Боингом-747». Тут-то меня и вывернуло…

— Он? — радостно спросил меня Юрик, когда мы выскочили на свежий воздух.

— Сдурел? — сдавленно просипел я. Меня преследовал этот кошмарный запах, казалось, что я пропитался им насквозь. — Этому же лет шестьдесят как минимум, да к тому же он лысый совсем!

— Так это не Спиридонов? Точно? — расстроился Юрик. — Жаль… Ну пошли сюрприз смотреть.

— Погоди. — Я взял его за плечо. — Ты куда меня поведешь, на скотобойню, что ли? Так я не выдержу, учти!

— Да нет! — снова повеселел Юрик. — Ко мне вернемся.

— А водки дашь?

— А то! — успокоил он меня, и мы снова пошли через дорогу.

* * *

Донельзя довольный, Юрик распахнул передо мной дверь камеры:

— Вот он, душегуб, — произнес он с нежностью.

На нарах сидел ссутулившийся мужичонка в тренировочных штанах и футболке с оторванным рукавом. На лице — вселенская скорбь, под глазами — свисающие на щеки алкогольные мешки.

— Сознался, рецидивист. — Юрка сел с ним рядом и вынул из кармана пачку мятых бумаг. — Вот, посмотри какая у нас биография. Неоднократно судимый, неработающий. Ступил на путь преступности в раннем детстве, первый раз был осужден в 18 лет за хищение госимущества (спер двигатель от трактора). Потом в восемьдесят пятом — угроза жизни, потом в девяносто пятом — опять хищение, из сельмага. Я, кстати, вел дело. Первое… Потом угон машины…

— Да я водить не умею, начальник… — замычал мужик.

— Молчи, лишенец, речь о другом. Лучше рассказывай, что недавно было. В чем вчера признался — что мне сказал, то и рассказывай.

— Ну на почве личных неприязненных отношений я с особой жестокостью нанес смертельную рану топором актеру драматического жанра, этому, как его… — нудно забубнил и запнулся алкоголик-душегуб.

— Пора бы и запомнить! Спиридонову Олегу Сергеевичу, 1961 года рождения!

— 1961 года рождения… — послушно повторил вслед за Юриком душегуб.

Юра победоносно посмотрел на меня.

— И куда он дел труп? — спросил я, изумляясь, как я еще не сошел с ума от всей этой фантасмагории.

— Куда? — переспросил Юрик и грозно насупился в сторону бомжа. — Да, где труп?

— Дак это… — удивился злодей. — Ты ж сам сказал, в морге!

— Бля… — огорченно сказал Юрик. — Это я вчера сказал, а сегодня информация не подтвердилась! Вот ты нам и расскажи — где труп?

Бомж равнодушно пожал плечами.

— Брось ты, — сказал я, поднимаясь со шконки. — Что это за ерунда?

— Не нравится? — Юрик явно расстроился. — А чего? Он асоциален. Все равно через неделю что-нибудь сопрет или стукнет кого-нибудь. Пусть лучше в тюрьме сидит… А с этими актерами себе дороже связываться. Адвокаты понабегут, жалобами закидают, проверку пришлют…

— Трупа нет, Юрик! — сказал я и поправился: — Двух трупов уже нет. Девчонку тоже он зарезал?

— Знаешь, что! — обиделся юный опер. — Для тебя же стараюсь… А нет трупа, так нет и убийства, понятно? События преступления нет!

Он продолжал обиженно кричать мне вслед, пока я шел по коридору к выходу. Последнее, что я услышал, заставило меня вздрогнуть:

— А у меня труп есть! А труп — это знаешь что? Выражаясь вашим киношным языком, исходящий реквизит! А раз есть реквизит — есть и кино! Нет реквизита — нет кина! Нет трупа — нет дела… Есть труп…

«Реквизит!» — билось у меня в мозгу, пока я, задыхаясь, бежал к пансионату.

* * *

У крыльца я застал настоящий митинг. В центре возбужденной толпы размахивала чемоданами Черкасова.

— Я уезжаю! — звонко кричала она. — Я покидаю это логово серийных убийц!

— Кто будет следующей жертвой? — поддакивал Птичкин.

Я подошел поближе, решив послушать выступающих. Моего появления никто не заметил.

— Это безответственно… — слабо возражал Неручко, сидя на крыльце и держась за неумело перебинтованную голову. — Мы не можем сорвать съемочный процесс.