— И смотрят на нас души тех, кто лежит в могилах, — мысль кажется умной, поэтому произносится вслух.

— Дурак, — тихо взвизгивает Баобабова, непозволительно близко сокращая дистанцию. — Ой! Что это?

В черной глубине кладбища рождается тоскливый звук. Вой не вой, но жуткий скрежет пронизывает ухо, заставляет покрываться кожу мелкими пупырями.

— Да псих какой-то пенопластом по стеклу елозит, — успокаиваю напарника.

— Какой такой псих? — почти скулит Машка. Боевой дух прапорщика Баобабовой подло покинул хозяйку и присоединился к душам предков. Смешно.

— Да, собаки это местные.

Не совсем уверен, что кладбищенские собачки способны производить столь мерзопакостные звуки. Но другой версии нет.

Мария немного успокаивается. Ее горячее дыхание так близко от моего затылка, что невольно вспоминаются рассказы о могильных вампирах.

— А заметь, Маш, что кладбища самые спокойные с криминальной точки зрения места. Ни один нормальный человек в здравом уме в эту местность ночью не полезет. Лучше сразу под поезд бросится.

— А преступники? — шепчет Машка.

— Преступникам здесь благодать. После криминальных разборок далеко ходить не надо. Только в последнее время они сюда не заглядывают. Норовят на людных местах пострелять. И то верно. Нечеловеческое это дело, мертвецов тревожить.

В нескольких метрах от нас меж крестов проносится что-то быстрое. Птица, сорвавшийся с дерева лист, неприкаянная душа. Не знаю. Слишком темно, чтобы опознать. И слишком напряженная обстановка, чтобы незамедлительно бросится в ту сторону, где движение и разобраться накоротке с таинственным движением.

По молчаливому согласию валимся на землю. Мальчики направо, девочки налево.

Я оказываюсь лежащим напротив черной гранитной плиты, на которой висит залитая дождями фотография. Вода сделала свое дело и я вижу изуродованное ветром и ливнями уродливую маску.

Нельзя тревожить мертвецов. Отползаю задом подальше от плиты. Пятки упираются во что-то мягкое.

Тишину разрывает режущий звук, похожий на скрежет рельсов в восьмидесятиградусный мороз.

— Доброй ночи, добрые путники.

Скоро оборачиваюсь. Передо мной дедок. Борода лопатой, повышенная бледность, ветхая одежда висит лоскутами. Ручища здоровые, крючковатые. На ногу бос, с черными от грязи ногтями. Но глаза живые. Щурятся, разглядывают. К земле давят. У ног слабый фонарь в стекло упакованный, мертвым огнем полощется.

Вовремя вспоминаю, что бояться нечего. Где-то рядом прапорщик Баобабова, специально обученный специалист по разного рода неожиданностям. Жду окрика грозного.

Но Машка, зацепившись бронежилетом за поваленный крест, роет землю коленками, пытаясь подальше отползти от страшного кладбищенского гостя. Крест, хоть и не выдержавший натиска времени, цепко удерживает человека. Кресты на то и сколочены, чтобы удерживать кого надо.

Пытаюсь встать. На четвереньках, не видя преследователя, качественно и далеко не уйдешь. Другое дело глаза в глаза. Можно и ногой, если что, пнуть.

Невесть откуда появившийся дед наступает короткими шашками, в глаза пялится, руку черную тянет.

— Стоя-ять! — рявкает, наконец, Мария, вспомнившая о служебном долге. — Стоять, старик, пока обойму в кишки не выпустила.

Дед слушается, замирает, укоризненно качает грязными, давно немытыми волосами:

— Крику то от вас, люди добрые. Заблудились, чай? Или экстремалу решили почувствовать?

Нормальный дед. Дед нормальный! В драку не лезет, крови не жаждет. По всем приметам живой человек.

— Ты кто, дед?

Старик кашляет в кулак, пугая кладбищенскую тишину:

— Да сторож я здешний, — обтирает прокашлянными ладонями дряхлую бороду. — Охраняю, стало быть, вековой сон мирно усопших.

Неторопливо, с чувством собственного достоинства встаю, отряхиваю облепленные травой штаны. Зелень на зелени не видать. Баобабова тоже очухивается. Изгибается, отцепляет цепкий крест, но пистолет свой убойный пока не убирает. Оценивает ситуацию сложную, думает.

— Милиция мы, — для чего-то вытаскиваю удостоверение. Все равно темно, букв не разобрать. — Лейтенант Пономарев я. А это, — киваю на замершую для стрельбы Марию, — А это со мной. Из тех же органов. Ваши Документики можно?

Старик хлопает по карманам. Вместо документов вытаскивает дымящуюся трубку, вставляет в рот, затягивается и выпускает едкую дрянь прямо мне в лицо.

— Я с распапортами по могилам не хожу, — пых, пых. — Зачем сторожу распапорт. Меня и так все знают. Митричем меня местные кличут. А у вас дело какое здесь? Неужто авторитета Мишку Кляпа эксгуминировать будите? Так его два дня назад уже, того…. Чисто конкретные молодые люди сгуминировали.

— И с Мишкой разберемся, — обещаю я, — Мы по-другому, по государственному делу.

Старик резко дергается, изгибается, запускает сухую руку за пазуху. Скрежет грудь чахлую.

— Тварь мелкая кладбищенская, — отвечает на взгляд мой вопросительный. — Задрала совсем. А дело государственное нужное. Только вам не здесь искать надо. Здесь все больше с этого веку покоятся. На старое кладбище ступайте. К графам, да баронам. В западный сектор, ежели по-современному. Вот по этой тропинке и ступайте.

Под взмахом сухожильной руки тропинка меж могил проявляется. Петляет вдоль оградок, в свете луны прямо светится.

— Да с тропинки, служивые, не сходите. Мало ли пустая могилка под ноги кинется. А то и того хуже….. У меня здесь и не такие храбрецы пропадали.

— Подожди, старик….

— А в центре старого кладбища склеп стоит, — старик меня не слушает, знай вшей ловко за пазухой давит. — Вот там своего красавчика и ищите. Избавьте нас от негодяя. Он нас тут всех уже достал. Поспешайте, служивые. И самое главное, люди добрые, на всякие крики да призывы глупые не оборачивайтесь. Да вы и сами умные, правила знаете. Не в Большом театре чай, а на кладбище.

Слова ли старика, или что-то другое, необъяснимое, заставляют меня оглянуться. Кроме тускло поблескивающих остриев могильных оград, да надгробий, ничего нет.

Возвращаю голову в исходное положение. Хочу допытать старика о подозрительной осведомленности. А старика-то и нет. Растворился в ночи. Растаял. Только лампа тусклая на тропинке стоит, пламенем холодным мерцает.

— А где? — верчу головой, пытаясь отыскать сторожа.

Машка беспомощно разводит руками.

— Только что…. Здесь вот. А я отвернулась на секунду. Чертовщина какая-то.

Не чертовщина это, уважаемая коллега, а кладбище. Место темное и в высшей степени странное.

— Да…дела. Подозрительный старик, не находишь?

Мария соглашается, продолжая тщетно разглядывать в темноте пропащего.