Рыцари устроились на ночлег в самой большой риге селения, там же нашлось место и для их оруженосцев. Это был дом одного из здешних старейшин, который удалился со своей семьей к своим родственникам, пустив на постой этих не очень-то желанных гостей. Прочие крестоносцы разместились на ночь в нескольких соседних ригах, потеснив их хозяев. Анна с Уллой и еще две молодые немки, Ирма и Виллина, оказались в доме местного мельника, который повелел жене и детям принимать столь поздних гостий, а сам отправился ночевать на свою ветряную мельницу. Эта мельница стояла на гребне холма, открытая всем ветрам, и была заметна с любого конца деревни. Туда же удалились еще трое местных крестьян, не желая делить кров и пищу с крестоносцами.

Жену мельника звали Иза. На вид ей было не больше тридцати, но у нее уже имелось шестеро детей, причем старшему сыну было четырнадцать лет. Это была статная, голубоглазая женщина, с широкими бедрами и большой грудью. Свои длинные белокурые волосы мельничиха носила завязанными в узел. У нее был круглый упрямый лоб, над которым торчали тонкие светлые пряди, выбившиеся из прически. Короткий вздернутый нос и круглые румяные щеки придавали этому лицу выражение некоего озорства, как и улыбка на сочных пунцовых устах.

Ирма и Виллина были с затонувшего тевтонского судна, как и Анна, одна потеряла в этом кораблекрушении мужа, другая – сразу двух братьев. Обе никак не могли оправиться от постигшей их беды, пребывая в глубокой печали. Это бросилось в глаза Изе, которая неплохо изъяснялась по-немецки и попыталась хоть как-то разговорить двух несчастных немок.

Иза угощала своих гостий черным хлебом, сушеными ягодами, салом и молоком. Она и все ее дети ужинали вместе с гостьями за длинным дощатым столом. Старшего сына мельничихи звали Гайтис. Он единственный из детей Изы походил на отца, имея темную шевелюру и густые почти сросшиеся на переносье брови. Младшие братья и сестры Гайтиса уродились в мать, они были такие же голубоглазые и светловолосые.

Иза старалась не говорить о восстании жемайтов, полыхающем за рекой Юрой, но беседа за столом то и дело невольно касалась этого события. Когда Улла поинтересовалась у мельничихи, на что рассчитывают восставшие жемайты и когда, наконец, прекратится этот мятеж, то юный Гайтис вскочил со своего места и резко бросил: «Восстание прекратится, когда в Жемайтии не останется ни одного немца!»

Эту фразу Гайтис произнес на немецком языке.

Иза прикрикнула на сына, тогда дерзкий подросток удалился из трапезной, гневно сверкнув на мать очами.

– Откуда вы с сыном знаете немецкий, ведь в вашей округе нет немецких поселений? – обратилась к мельничихе Анна. – Я заметила, что и супруг твой тоже разумеет по-немецки.

– Немцы жили в наших краях недалеко отсюда, в Пограуде и Зелекотах, – ответила Иза. – Я тогда еще незамужняя была. Во время предыдущего восстания, когда жемайты разбили тевтонских рыцарей при Гондинге, все немцы из нашего Борейлянского полесья ушли в город Маудилн и замки Данген и Тильгаутен, что на реке Юре. Мельница, которой владеет мой муж, тоже построена немцами. Они еще здесь церковь построили, но наши общинники разрушили ее.

– А где же ваша знать? – спросила Улла. – Где князья ваши? Во всех селениях, через которые мы проезжали, все жители и старейшины в том числе совершенно равны по достатку.

– Наш местный князь имел укрепленное городище в Пограуде, – промолвила Иза, усадив к себе на колени трехлетнюю дочь. – От того городища ничего не осталось, его сожгли немцы еще тридцать лет тому назад. Князь и все его родственники погибли в сражениях. Много нашей знати жило когда-то в Маудилне, но ныне там живут одни лишь немцы. Вся наша знать давно истреблена крестоносцами за свою непокорность.

– Кто же тогда поднимает жемайтов на восстания? – удивилась молчаливая Ирма.

– Это все князья, владения которых лежат к востоку отсюда, там сплошные болота и густые дебри, немцы редко суются туда, – сказала Иза. – Крестоносцы уже много лет никак не могут уничтожить крепости тамошних жемайтийских князей Медвяголу, Виршовяны и Кражяй. Недоступен для них и укрепленный град земгалов – Зоксыгала.

Укладываясь спать в тесной комнатушке, за бревенчатой стеной которой слышалось фырканье стоящих в стойлах лошадей, Улла негромко проговорила:

– Гуго сказал мне, что если бы не литовцы и русичи, помогающие жемайтам, тевтонские рыцари давно покорили бы всю Жемайтию.

Анна с распущенными волосами сидела на стуле и смотрела на огонек светильника отсутствующим взглядом.

– Теперь я понимаю, почему тевтоны так рвутся воевать с Литвой и Польшей, – взбивая подушки на постели, продолжила Улла. – Сокрушив Литву и Польшу, Тевтонский орден неизбежно ослабит и непокорных жемайтийских князей.

Анна вздохнула, промолчав. Ей вдруг вспомнились злые глаза четырнадцатилетнего сына мельничихи.

«Вряд ли жемайты покорятся крестоносцам, даже лишенные всяческой помощи из Литвы, – подумала она. – Крестоносцы скорее истребят жемайтов всех поголовно, но покорности от них не дождутся!»

* * *

Переливчато блестел солнечный луч, пробившись сквозь густые кроны вязов, застывших вдоль узкой ухабистой дороги; под копытами коней и тяжкой поступью пешцев чувствовался мягкий ковер из прибитых дождями прошлогодних листьев; день был солнечный, воздух – теплый, напоенный густым ароматом леса.

С едущей следом повозки слышался заливчатый смех Лоты, золотоволосой белокожей красавицы, которая являлась содержанкой одного из рыцарей, высмотревшего ее в каком-то из рижских притонов и прихватившего с собой на войну. Этому рыцарю было всего-то семнадцать лет, поэтому он был падок на вино и женщин. Звали его Виллекин Таубе. На войну спровадил его барон-отец, устав от постыдных поступков своего отпрыска.

Анна оглянулась назад, привлеченная смехом Лоты. В этот миг вдруг испуганно вскрикнула сидящая рядом с ней на возу Улла, схватив ее за руку. Анна повернула голову и увидела, что толстая шея возницы Хайнца навылет пробита прилетевшей из леса стрелой. Бедняга Хайнц хрипел, сидя на облучке, вцепившись в стрелу обеими руками.

Ирма и Виллина, находившиеся в этой же повозке, подняли крик.

Этот вопль двух перепуганных немок еще не достиг самой высокой точки звучания, как толстяк Хайнц свалился с повозки наземь с закатившимися глазами и судорожно открытым ртом.

Утренний воздух наполнился свистом стрел, летящих из лесной чащи.

Пешие крестоносцы, идущие нестройной толпой следом за повозками, оказавшись под обстрелом, стали закрываться щитами. Кто-то вынул из ножен меч, кто-то взял на изготовку дротик. Все тревожно озирались по сторонам, толкаясь и неловко наступая на своих же убитых. Три воина были сражены наповал, еще шестеро были ранены. Убиты были и все три возницы, сидевшие на возах.

Лошади встали; вместе с ними замерли на месте и повозки. Один из убитых возниц упал прямо на лошадиные хвосты, и тяжелое тележное колесо переехало через его безжизненное тело. Несколько стрел вонзились в дощатые борта повозок.