Затем он вернулся к другим полицейским, и они начали совещаться. Слов нельзя было разобрать. Через несколько минут тот же полицейский подошел ко мне и спросил:

— Вы серьезно ранены?

— Да нет, пара пустяковых царапин, — сказал я.

Я врал.

— Ладно. Когда врачи спросят, как себя чувствуешь, можешь отказаться от медицинской помощи, и я вызову тебе такси.

Сначала я подумал, что вижу сон. Этот парень отпускает меня на волю?

— Секундочку. Я могу уехать?

— Да, — ответил он. — Ты можешь отказаться от медицинской помощи. Такси приедет быстро. Садись и проваливай отсюда, и чем раньше, тем лучше.

С этими словами он положил руку на мое плечо, немигающим взглядом посмотрел мне в глаза и сказал: «Вот так вот. Это момент истины. За помощью обратишься завтра. Я отпускаю тебя по ряду причин, — воспользуйся этим шансом и держи себя в руках».

Мы забаррикадировались в квартире. Воду нам отключили, и мы были уверены, что скоро за нами придут. И как в воду глядели. За нами пришли через несколько дней. Выломали дверь. Когда я проснулся, надо мной стоял отец Дженнифер, который сказал:

— Ты умрешь, если тебе не помогут.

Он вытолкал нас взашей и повез в клинику. В рехаб «Спенсер», что в округе Оранж. Последнее, что я увидел в квартире, была стена в ванной и фраза, написанная на этой стене моей кровью:

Я лежал в рехабе и даже не сбежал, чтобы раздобыть наркотики, как в тот раз, когда у меня был наручный браслет. Я находился в палате. Все было как положено. Услыхав, сколько героина я двигаю по вене, врачи озабоченно качали головами. Не проходило дня без пяти граммов героина и пяти-семи граммов кокаина. Мне выдали целый арсенал таблеток, которые сглаживают ломку. Впервые я ощутил хоть какой-то прилив оптимизма. Я знал, что это лучший — а может быть, единственный шанс, который поможет мне и Дженнифер прийти в чувство.

Собираясь выводить дрянь из нашего организма, врачи отобрали у нас мобильные телефоны и разрешили общаться только с остальными пациентами, которые курили на улице. Героинщики узнают друг друга издалека. Если среди тысячи человек найдется хотя бы один джанки, то в считаные минуты ваши глаза встретятся и между вами, как между вампирами, установится негласное молчаливое взаимопонимание. Нужно быть человеком особого сорта, чтобы смело прыгнуть вниз головой в эту кроличью нору. Нужно обладать безграничной выносливостью, смекалкой, бесстрашием, безрассудством и высокомерием.

Так что неудивительно, что мы быстренько разыскали других героинщиков, познакомились с ними и принялись обсуждать свою любимую тему. Мы курили как гребаные битники, прикуривая одну сигарету от другой. Из-за адреналина и возбуждения, от странного самолюбования, которым мы занимались, находясь среди себе подобных, сердце билось чаще. Мы обсуждали дорожки от уколов, абсцессы, шрамы и кровоподтеки. Я быстро освоился в новой обстановке и понял, что очень немногие сбегают за наркотиками, так как обратно уже не берут.

«К черту, — подумал я. — Если взяли этих, меня возьмут наверняка».

Один из этих джанки был тощим как скелет. Мерзкий тип. Он постоянно курил и жаловался на жизнь. Питер озвучивал мои мысли, и я понял, что ему хочется того же, чего и мне. Я отвел его к стеночке и сказал: «Приятель, нужно вмазаться. Нужен кайф».

Он не раздумывал.

— Бежим. Бежим сегодня вечером.

К такому повороту событий я был не готов.

— Сегодня вечером? Но как?

— У меня есть машина.

— Какая еще машина в рехабе?

— Я остановился через улицу в «Белладжио».

«Белладжио» был райским уголком наркоцентра «Спенсер», он располагался на берегу океана. Палаты класса люкс, которые стоили в два раза дороже обычных. Я лежал в корпусе, который мы называли собачьей конурой. Там была длинная и узкая мощеная аллея, по которой прогуливались курильщики, — эти часы досуга мы называли выгуливанием собак.

— Я могу удрать в любое время, — сказал он. — В мажемся, а потом вернемся. Как два пальца об асфальт.

— Серьезно? А как же пропускной режим?

— Встречаемся на улице сегодня вечером.

Ему-то легко было говорить. Он лечится в «Белладжио» — может приходить и уходить в любое время. Я лежал на втором этаже главного корпуса. На ночь двери запирались. После того как тушили свет, все разбредались по палатам. Убедившись, что в коридоре никого нет, я выбил окно. Крыша соседнего корпуса располагалась на уровне моего окна, и скат тянулся вниз. Подо мной была та самая мощеная аллея. Если получится ее перепрыгнуть, я приземлюсь на крыше. В темноте я не мог точно оценить расстояние. Не спорю, это был глупый и опасный шаг, но на другом конце этого прыжка меня ждал героин. И я прыгнул.

И не допрыгнул. Я еле-еле успел ухватиться пальцами за край крыши. Я знал, что если сорвусь, то сломаю ногу, руку, а может быть, и шею. Чувство опасности кружило голову. И я все-таки сумел выбрался наверх. Затем я кубарем скатился вниз по крыше и упал на землю, пролетев примерно два с половиной метра. Я бежал к машине, не чувствуя боли — только азарт. Я был в полном восторге. Мне казалось, что я только что сбежал из тюрьмы на волю. Я знал, что скоро мы оприходуемся и я буду парить в небе, как гребаный воздушный змей.

Полтора часа мы ехали в Северный Голливуд. Там у Питера была фабрика бижутерии.

Я спрашивал его раз двадцать: «У тебя есть чистые инструменты?»

— Да, конечно.

— И чистые струны?

Я хотел убедиться, что у него есть новые шприцы и иглы.

— Да, да, — говорил он.

По пути он позвонил своему барыге и велел ему ждать нас у фабрики. Мы приехали в час ночи и разжились героином и кокаином на тысячу двести долларов. Я не донес до туалета содержимое своего желудка. Что-то странное происходит в тот момент, когда тебе предстоит вмазка, — тебя выворачивает наизнанку. Торчки поймут, о чем я. Меня мучила жажда, и это поганое чувство возникало всегда, когда я знал, что у меня есть наркотики и скоро я вмажусь. Я вышел из ванной, мучимый голодом и страстным желанием вмазать.

— Где иглы? — рявкнул я на Питера.

Он показал на шкаф. Я подскочил к шкафу и начал рыться в ящичках. Практически все были доверху заполнены иглами, но все иглы были гнутые, ржавые, со следами запекшейся крови. Они валялись вперемешку с грязными шприцами.

— Вздумал шутки шутить? Десять раз я спрашивал тебя, есть ли чистые шприцы!

Питер увлеченно готовил спидбол и не реагировал.

Я схватил самые приличные шприцы и стал промывать их горячей водой. Оставшуюся ночь мы ставились героином. Я слышал голоса, мне мерещились тени человеческих фигур, я сидел скорчившись в луже крови… Питер протягивал мне запачканные кровью шприцы, которыми только что вмазался сам. Потом я и вовсе перестал промывать их водой. Да что толку? В какой-то момент я спросил Питера: «Ты чистый? В смысле, ты здоров?»