За воротами раздался автомобильный гудок, Яшка, отставив лопату, пошел открывать.

Выяснилось, что решение само едет, шикарно шурша колесами: прибыли товарищ Константинер, а за рулем — Максим Максимович. Высадив командование у начкорпуса и загнав автомобиль в гараж, Кузнецов доброжелательно спросил:

— Трудитесь? Молодцы. Николай, я так понимаю, ты с плохими вестями.

Колька уже удивлялся не тому, как Максим Максимович считывает новости с физиономий окружающих, но тому, как это ему удается при любом освещении. А ведь он старался держать свою собственную личность в тени, рассчитывая сурово и сдержанно уведомить его исключительно о встрече на платформе.

— Яша, я у тебя забираю помощничка. Один управишься или Андрея откомандировать?

— Мне некогда, — подал голос тот, — я под трактором.

— Управлюсь без чистоплюев, Максим Максимович, товарищ полковник, — лихо пообещал Яшка, нарочито громко, чтобы и в гараже, под трактором слышно было.

— Поведай, поведай свои обиды, — улыбаясь, пригласил Кузнецов, грея ладони у горячей печки, — как раз успеешь, пока чайник закипит.

Колька, стараясь не допустить ни тени горечи в голосе, сухо изложил факты, пересказал разговор с нарсудьей. Максим Максимович слушал, не перебивая, а тут как раз чайник вскипел. Заваривая чай, призвал не вешать носа:

— И чего ты надулся? Сказала судья то, что должна была сказать.

— Да, но Сорокин говорил…

— И Сорокин сказал то, что должен был сказать, сделал, что должен был сделать.

— Так не знаешь — не говори, — продолжал придираться Колька, но Кузнецов поднял палец:

— Всего ни он, ни кто иной знать не может. Вопросы целесообразности решаем не мы.

— Но мне-то что делать?

— То, что предписано, что тебе нарсудья сказала. Или не понял?

Колька промолчал. Кузнецов, подождав ответа и не услышав, отхлебнул чаю:

— Она тебе сказала, по сути, что все ты делаешь правильно, вот и продолжай, благословясь.

— Да, но я хотел…

Кузнецов уже без обиняков оборвал:

— Николай, борись с вот этим вот «хотел».

Колька немедленно возмутился:

— Так что же, заткнуться и замереть?

— Много кто чего хочет, а делать надо то, что должно. И отказ от действия — это тоже поступок, иной раз и подвиг. Через себя переступить, промолчать, отвернуться, если требуется.

Поколебавшись, Максим Максимович твердо закончил:

— А то и подмазать, если на кону важное.

Кольку как будто током ударило:

— Это вы про взятки?

— Именно, — жестко подтвердил тот, — если для конечной высокой цели, то не просто можно, но и нужно. Пусть ради этого придется вымараться самому.

Он резко встал, отодвинув стул.

— Я на себя ответственность не боюсь брать, трусов и мародеров без суда и следствия расстреливал самолично. Пусть я преступник, отвечу один, но не дам погубить дело, от которого в конечном счете зависят счастье, а может, и жизнь моих сограждан, других людей.

— Всегда же есть другой путь.

Кузнецов прищурился:

— Ой ли? Я пример тебе задам, простенькую задачку. Согласен?

Колька неопределенно буркнул.

— Когда нацисты пришли к власти, они запретили евреям выезд из страны. Но тысяча марок — и пожалуйста, на все четыре стороны. Это взятка или как?

— Я не знаю, — честно признал Пожарский, — вроде бы взятка, но…

— …иного выхода нет? Ты это хотел сказать, ведь так?

— Да, — угрюмо буркнул парень, — вы правы. И что же, по-вашему, надо нарсудье дать на лапу, раз иного выхода нет?

Максим Максимович сильно удивился:

— Эк как тебя развернуло и подбросило. В твоем случае-то как раз есть выход. Ты, кстати, про Шекспира слыхал?

— Ну да, Гамлет и все такое.

— Есть у него, Шекспира то есть, очень умная мысль: мудрые люди никогда не сидят и не оплакивают свои потери, а бодро ищут пути возмещения ущерба. Так что живи честно, учись, а я уж похлопочу, подумаю, как пристроить тебя сюда, раз уж есть такая возможность и от меня твое счастье зависит.

Колька ушам своим не поверил, глянул — не шутит ли?

Нет, лицо у Кузнецова было серьезным, жестким, темные глаза смотрели прямо, испытующе, как будто спрашивал он парня: поймет ли правильно? Осознает ли?

Колька не то что осознал, не то что понял, его захлестнула такая волна невероятного, воскрешающего счастья, восторга, преклонения, благодарности — казалось, скажи сейчас этот человек: встань и прыгни с крыши, и пошел бы, и прыгнул, и с песней! Максим Максимович улыбнулся по-доброму, удивительной своей улыбкой, и как замечательно собираются у него эти солнечные морщинки у глаз.

— Отставить веселье, — с показной строгостью предписал он, посерьезнев, — сейчас помоги Якову снег почистить. А после этого пойдем со мной, покажу, как машину с места стронуть. Товарищу Константинеру она сегодня более не понадобится.

— Не дергайся. Включай первую, к себе и вниз, вторая — от себя и еще раз от себя. Не топчись по педалям. Тверже держи руль.

Подчиняясь спокойным, четким указаниям, Колька вполне самостоятельно выехал во двор, сделал аж три круга и на радостях чуть не запамятовал рассказать про встречу на платформе.

— Максим Максимович, мне тут один товарищ в штатском фото той женщины показывал, которая тогда, у «Летчика-испытателя», помните? Когда вы нас отправили за участковым.

— Да, помню, конечно, — рассеянно подтвердил Кузнецов, — плавнее в поворот входи, снижая скорость.

— Вот он мне ее фотографию показал и спросил, видел ли я ее.

— Переключайся теперь на повышенную… ну а ты?

— Сказал, что не видел.

— Правильно сделал, — одобрил Максим Максимович, — кто он такой — бог весть.

Набравшись храбрости, Колька спросил:

— А она кто?

— Включай поворотник, плавнее, пожалуйста. Тут небольшой подъем, переходи на низшую передачу. Не перегазовывай. Стоп, приехали. Туши фары, кнопка под левой ногой.

И лишь закончив урок и уже выходя из гаража, Максим Максимович легонько дернул парня за ухо:

— Скромнее надо быть, Николай. Отворачиваться, если надо, помнишь?

Глава 4

В четыре руки Колька с Яшкой быстро раскидали наносы с торосами и отправились мешаться Пельменю, который с Михалычем возился под трактором.

Колька зачарованно наблюдал. Нет, конечно, техобслугу своего станка он и сам умел провести, но тут другой масштаб. Все происходящее казалось священнодействием, таинством. Тонкой струйкой стекало горячее масло в ведро, пар клубился в золотистом свете фонаря. Михалыч и Андрюха, как два верховных жреца, опустившись на колени, выворачивали болты, снимая картер, потом заранее приготовленной паклей бережно оттирали какие-то детали, запускали щипчики в тракторное нутро, что-то вытаскивали, раскладывая бережно на брезент.

— Так, тезка, мне отлучиться сейчас надо, — сказал Михалыч, вылезая и обмывая керосином руки, — давай дальше сам. Осилишь?

— А то. Вон, случ-чего пацаны помогут.

Пельмень — человек, бесспорно, отличный, друг все-таки, — на Колькиных