Теперь была моя очередь: я чуть не опрокинул чашку с чаем.

— Не пугайся так! Это только для деревенских, чтобы бабе Даше не было неудобно.

— А твоя мама?

— Она на тебя уже молится, и мед по устам течет, когда о тебе говорит.

— С чего это?..

— Я ей про тебя рассказывала. Какой ты умный. Алешенька, я тебя умоляю… Я всю жизнь мечтала с тобой погостить в деревне.

— Всю жизнь? Мы знакомы с начала этого года.

Она удивленно смотрит на меня:

— А кажется — всю жизнь…

— Когда?

— Что когда, любовь моя? Свет очей моих…

— Ты хочешь ехать?

— Хоть послезавтра. Я дам ей телеграмму. Там нет телефонов. Значит, ты согласен?! — Она взлетает с моего колена в воздух.

— Это ничего еще не значит, — но она поняла, опять тем самым животным инстинктом почувствовала что я сдался.

Ночью она вертелась в постели и мечтала, как мы будем жить в деревне. Одни, совсем одни. Вдвоем… Вне города.

В два часа дня она привозит на Мосфильм (мама тоже хочет посмотреть) вместо одной пары три пары сапог. Они действительно на редкость высокие и красивые. Начались женские разговоры. Они запали на два цвета: один подходил под дубленку, другой просто был необычный и яркий.

— Как Алеша скажет, так и будет, — говорит Лита.

— А почему вам не оставить обе пары? — говорит моя мудрая мама.

— Это дорого.

— Если бы продать третью пару дороже, то она оплатила бы вам вторые сапоги, — продолжает рассуждать моя мама.

— Ой, я знаю место, где все всё продают, — на Неглинке.

— А дядя милиционер туда не приходит? — говорю я.

— Я же быстро, Алешенька, через час вернусь и буду очень осторожна.

Я молчу, зная, сколько приключений это за собой повлечет. Мама одобрительно кивает, и Лита, восприняв мое молчание за согласие, уезжает.

Через полтора часа она появляется сияющая.

— Я продала в два раза дороже! — и высыпает деньги на стол. — Меня чуть не разорвали…

— Кто?

— В женском туалете, все хотели такие же сапоги!

Это было начало, невинное. У Литы оказался уникальный дар: все, чего она ни касалась, продавалось в два-три раза дороже.

— Может, вам взять еще пары две, и тогда вы оплатите свои первые сапоги и еще вам на дорогу останется.

— А директор даст?!

— Конечно, я ему позвоню и на всякий случай попрошу отложить — пять пар.

— Как хорошо! Спасибо большое!

— Какую дорогу, мам?

— Разве вы не едете с Литой в деревню?

Я с удивлением смотрю на юную участницу заговора. Они сошлись гораздо ближе и интимней, чем я ожидал. Мама была просто влюблена в Литу, и та отвечала ей тем же. О, эти женские влюбленности и страсти.

Лита на следующий день продает все пять пар сапог, ставя рекорд: одни из них в два с половиной раза дороже. И мы решаем отпраздновать это в ресторане… Потом я передумываю и говорю: лучше дома. Она тут же соглашается:

— Хоть на луне.

Ее глаза ласкают меня.

Она покупает маме цветы и большую коробку шоколадных конфет в благодарность. Мы пьем шампанское и обедаем вместе.

Поздно вечером приезжаем домой на Власова. У нее оказывается куча денег, которую она выкладывает на стол. И говорит, что это всё мои, так как без меня их бы не было. Ей нравится, когда есть деньги, ей хочется, чтобы я их тратил.

Ночью она обнимает мое тело и сжимает его крепко-крепко.

— Алешенька, я так счастлива.

— Чему?

— Что мы поедем в деревню. Что есть деньги.

— Я не хочу, чтобы ты этим занималась.

— Но я это только для тебя делала. Я не хочу, чтобы ты ходил без копейки. И зависел…

— Лита!..

— Хорошо, любимый, как ты пожелаешь.

Ее язык касается моей шеи.

— Я так хочу тебя, но у меня…

Я не обратил внимания, что она в трусиках.

— Но я могу поцеловать тебя… там. — И она начинает соскальзывать вниз. Я резко дергаю ее за волосы наверх. Меня начинает колотить дрожь. И озноб.

— Хорошо, хорошо, я не буду. Только не волнуйся так…

Я до сих пор не мог пересилить себя — поцеловать ее в губы… А ее ничего не волнует. Или она…

Приникнув к моему плечу, Лита засыпает, сексуально дыша.

На следующее утро я отвожу ее на Смоленку, и мы рассчитываемся с директором, она благодарит его. Он тут же предлагает четыре пары английских туфель. Лита ему, по-моему, нравится. Явно все четыре пары она не оденет на себя. Но туфли красивые, таких в продаже нет. Вся жизнь — по блату.

Я хочу, чтобы у нее все было, хоть она и не заслужила, модное, красивое, удобное, и я сдаюсь. На сей раз я еду с ней. Она продает две пары и оставляет две себе. И все равно остается куча денег.

(Я даже не представлял, что так легко можно «делать деньги».) «Приходите еще», — на прощание говорит директор.

Она, счастливая, уносится домой собираться — завтра мы уезжаем.

Я звоню ей спросить что-то, но она побежала на почту давать телеграмму. Все делается в последний момент. К вечеру она приезжает с большой красивой сумкой и сразу просит прощения, что на такси.

— Но ведь еще светло, — делает она наивные, невинные глаза.

— Ты туда навсегда переселяешься? — говорю я, не поддаваясь ее чарам.

Она виснет на шее.

— Просто я хочу тебе очень нравиться. И одевать разные наряды. Алешенька, я так рада, что ты в хорошем настроении! Я обещаю тебе его никогда, никогда больше не портить. И быть самой послушной Литой. Ты увидишь, даже если мне придется переломать себя.

— Не надо ломать себя, — говорю я.

Она целует своими красивыми губами мои глаза. Задерживая веки в маленьком объятии. Объятии губ.

(Мне так хочется поцеловать ее губы… Но они осквернены.)

Почему они посмели осквернить ее?!.

Я напрягаюсь и вырываюсь из объятий.

— Что случилось, Алешенька? — Она как чуткий барометр.

— Так, вспомнил…

— Пожалуйста, не думай ни о чем. Я все сделаю, чтобы тебе было приятно. Ты достоин в этой жизни лучшего, и я молю Бога, чтобы у меня хватило сил и энергии…

В восемь утра мы уже торчим на автобусной остановке на краю географии, у черта на куличках, и Лита, исчезнув, возникает с купленными билетами.