главного героя обедом. Но только, словно в кривом зеркале, здесь не жена, а развратная женщина кормит не обедом, а завтраком, наливает не суп, а чай, куда кладет много сахара, комментируя: «Молодчина, любишь сладкое». А главное, женщина сама предлагает мужчине жениться на ней. Лола своими выходками переворачивает мир традиционных ценностей вверх дном, в финале буквально высмеивая таинство брака — женщина истошно хохочет, когда Рат вместе со своим именем, рукой и сердцем предлагает ей обручальное кольцо, которое она тут же демонстративно роняет на пол.

Через Иммануила Рата Штернберг реализует ведекиндовскую идею «реабилитации плоти» как единственной возможности вырваться из оков буржуазного мира, освободиться от навязанных социумом стереотипов и норм поведения. И снова срабатывает ницшеанский закон о необходимости соблюдения дистанции с «новой женщиной», нарушив который, мужчины гибнут, а вместе с ними рушатся и основы старого патриархального мира. Лола-Лола, как и Лулу Ведекинда, соблазняет обывателя Рата жизнью — профессор радостно кукарекает на свадьбе с пошленькой певичкой из варьете, не подозревая, какое фатальное разочарование его ждет — общество не прощает оступившихся и нарушивших правила, обратной дороги для него не будет. Сначала он запрещает Лоле-Лоле продавать порнографические открытки с ее изображением, а в следующий момент уже сам ходит по залу и предлагает их купить подвыпившим клиентам. Проходит не так много времени, настенный календарь отсчитывает года с 1925-го по 1929-й (как раз период «золотых двадцатых»), и вот уже некогда уважаемый гражданин, профессор «с многолетним опытом преподавания в гимназии» становится посмешищем, «главным аттракционом» для разгоряченной публики. Его клоунский номер, когда об его голову разбивают сырые яйца, а он в ответ радостно кукарекает, по популярности даже перебивает выступление распутной певички Лолы-Лолы. Система прусского государства (будь то кайзеровская Германия, Веймарская республика или гитлеровский Третий рейх98) оказывается полностью поверженной ангелом сексуальной революции. Но если Манн, развенчивая образ мелкого тирана Гнуса, претендующего на миссию ницшеанского сверхчеловека, и полемизируя с прусской системой воспитания покорных рабов, критикует в целом государственное устройство Германии, то Штернберг, смещая акценты и выводя на первый план полнокровную Лолу-Лолу, рассказывает историю о крушении социального института буржуазного общества. «Новая женщина» не только разрушает традиционный общественный уклад, но и знаменует своим появлением возникновение новой морали и, как следствие, идею обновления общества и рождение «нового человека». Ницшеанским сверхчеловеком становится Лола-Лола — «Лулу». Неизбежность грядущих перемен подчеркивается тем, с какой легкостью оказывается вовлечен в мир чувственного порока человек с самой безупречной репутацией. И здесь, разумеется, речь не только о том, как шатка и условна демонстративная мораль немецкого общества. Время прежних ценностей уходит, наступает пора феминизации — на символическом уровне в фильме это решается через часы на городской ратуше, которые отбивают время, по которому живет Рат, но которые исчезают из фильма, как только в его жизни появляется женщина. Герой умирает, вцепившись в свой учительский стол, но панорама пустой аудитории только подчеркивает, что последний оплот системы, который он пытается удержать в буквальном смысле мертвой хваткой, уже потерял свою силу — той Германии больше нет.

Выживает мир Лолы-Лолы. Она, как и прежде, со сцены чувственно поет: «Я вся с головы до ног рождена для любви, потому что это мой мир и больше ничего... Моя природа... Я могу лишь любить и больше ничего. Мужчины окружают меня, как мотыльки лампу, а если сгорают — в этом я не виновата. Я вся с головы до ног рождена для любви. Я могу только любить и больше ничего». Ее выпады против традиционной морали становятся бунтом во имя подлинной жизни. После запрета фильма «Голубой ангел» Дж. Штернберг переехал из Германии в США и снял в 1932 году фильм «Шанхайский экспресс» про знаменитую белую проститутку из Китая по прозвищу Шанхайская Лилия. Лили из Шанхая в исполнении Марлен Дитрих продолжает линию немецкой Лолы-Лолы и снова реабилитирует ведекиндовскую Лулу на киноэкране, противопоставляя витальную феминную чувственность разрушительному маскулинному миру.

2.3. Разворот к патриархальной модели общества в немецком кинематографе 1930-х годов

На примере анализа фильмов 1920-х годов через образ «новой женщины» мы смогли отследить происходящие изменения в общественном сознании, связанные с трансформацией роли женщины в социуме. Ближе к 1930-м годам становится очевидно, что сексуальность начинает восприниматься современным человеком как фундамент для самосознания и самоидентификации. Как выразился Мишель Фуко, «в современных западных сообществах сложилась такая „форма опыта“, где индивиды должны признавать себя в качестве субъектов определенной „сексуальности99...»— Это абсолютно новый взгляд на телесность для европейцев, так как на протяжении многих веков «западный человек приводился к тому, чтобы признавать себя в качестве субъекта желания»100. Именно сексуальность в «Голубом ангеле» Штернберга выступает как уничтожающая и одновременно освобождающая сила. Но что любопытно, одновременно с торжеством чувственности мира женщины над рациональным маскулинным, сексуальности над патриархальными догматами происходит перекодировка самой телесности в немецком кинематографе. Из ее репрезентации уходит маргинальность, обозначение греховности, и актуальность приобретает тезис «В здоровом теле — здоровый дух».

В этом смысле весьма показателен фильм «Люди в воскресенье» (Menschen am Sonntag, 1930) режиссеров Курта Сиодмака, Роберта Сиодмака, Эдгара Ульмера, Фреда Циннеманна, Рочуса Глиза. Он словно становится водораздельной линией между кинематографом Веймарской Германии и национал-социалистической.

Из всех снятых работ в этот период эта картина наиболее ярко реабилитирует «физическую реальность»101 на экране — авторы в репортажной манере документируют обычный выходной день компании немецких молодых людей, который они проводят на окраине Берлина. Еще ничто прямо не указывает на приход национал-социалистов к власти в 1933 году: жизнь предсказуема и безмятежна. Титры всячески подчеркивают как типичность выбранных героев, так и образ жизни, который они ведут: «Эти пятеро людей стоят перед камерой первый раз в жизни. Сегодня они все отправятся к себе на работу».

В некотором роде предвосхищая стилистику «нововолновского» кинематографа, авторы знакомят зрителя с действующими лицами через социальную маркировку, четко привязывая к реалиям сегодняшнего дня фильма: «Эрвин Шплетштессер водит такси с номером 1а10088» — и мы видим таксиста, мчащегося по Берлину на своем автомобиле; «В прошлом месяце Бригитте Борхерт продала 150 пластинок „в маленькой кондитерской“» — и перед зрителем девушка на фоне магазина грампластинок; «Вольфганг фон Вальтерсхаузен — офицер, фермер, антиквар, жиголо, в настоящее время торговец вином» — и кадр этого парня на фоне винного магазина; «Кристл Элерс протирает подошвы до дыр в поисках ролей в массовке» — и девушка, заходящая на киностудию; титр «Анни Шнайдер, манекенщица» визуализирует сидящая в кресле девушка, которая делает себе маникюр. А дальше в совершенно