в эту категорию попадали не только женщины «с бульваров», но и по тем или иным причинам отвергнутые семьей. Большое влияние на его трактовку оказывает чувство сострадания «униженным и оскорбленным», провозглашенное в русской литературе XIX века. Через этот персонаж традиционно транслируются вопросы социальной несправедливости и неравенства в обществе. «Проституция» как художественный образ в раннем русском кино становится квинтэссенцией бесправия женщины в патриархальном мире, абсолютно подчиненной воле мужчины. С этим связаны по большей части и трагические финалы этих картин — самоубийство, которое, по сути, оказывается не только единственным выходом из создавшейся ситуации, но и свободным поступком женщины в отношении своего тела, которым она не распоряжается.

Переломным моментом в историографии «женского вопроса» можно назвать 1917 год — начало периода «экспериментов» советской власти в вопросе эмансипации, когда был принят целый ряд декретов, юридически освободивших женщин от оков патриархата. Необходимо отметить 1918 год, в который была обнародована первая советская конституция, предоставившая право избирать и быть избранным в советы всем трудящимся без различия пола108. Кроме того, в ноябре того же года прошел Первый Всероссийский съезд работниц и крестьянок, на котором была озвучена потребность в формировании в рамках партии особых комиссий для работы среди женщин, и уже в 1919 году в качестве одного из таких начинаний по всей стране были созданы женотделы (аналогов им на протяжении всей истории нашей страны больше не возникало), которые стали органами политического влияния женщин на разные сферы жизни.

С приходом к власти большевиков, решивших социальные проблемы, вынуждавшие женщин идти на улицу, проституция в кинематографе начинает репрезентироваться как разрушительное наследие царского режима, которое подлежит искоренению, а идеологически чуждые работницы этой сферы услуг — «перековке». «Моральный облик» рядовой женщины утрачивает прежнюю незыблемую коннотацию, популярными становятся идеи о сексуальной свободе и раскрепощении, а сама «освобожденная» от патриархального ига женщина становится не только товарищем, но и частью амбициозного большевистского проекта по созданию «новой женщины» — проводника идеологии нового мира.

Верхней хронологической точкой обозначим 1930-е годы, когда проституция будет записана в давно искорененное, враждебное советскому обществу явление и на долгие годы исчезнет из кинематографа. Новая советская мораль подвергнет критическому пересмотру «половой вопрос», объявит его исчерпанным и вернет рядовую женщину в лоно семьи. «Женский вопрос» в обществе был популярен лишь в первое десятилетие советской власти, а в кинематографе и того меньше, со второй половины 1920-х, и то весьма робко и на полутонах. Переломным в историографии «новой женщины» станет рубеж 1929-1930 годов, когда в газете «Правда» выходит статья Сталина «Год великого перелома: к XII годовщине Октября»109, где он провозглашает в качестве государственной программы политику форсированной индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, приведшую впоследствии к политическим репрессиям, массовому голоду (1932-1933) на обширной территории СССР и тотальной централизации власти. Главной целью «великого перелома» в условиях нарастающей военной угрозы объявляется укрепление промышленности: «И когда посадим СССР на автомобиль, а мужика — на трактор, пусть попробуют догонять нас почтенные капиталисты, кичащиеся своей „цивилизацией“. Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет тогда „определить“ в отсталые и какие — в передовые»110.

Разговорам о «новой морали» и утопическом большевистском проекте «освобожденной советской женщины» приходит конец. В 1930-е в стране утверждается культ личности Сталина и формируется «советский патриархат», когда власть законодательно резко разворачивается в сторону традиционного общественного уклада: в конце 1929 года было подготовлено, а в январе 1930-го принято постановление ЦК ВКП(б) «О реорганизации аппарата ЦК ВКП(б)», которое фактически завершило период государственного эксперимента с женской эмансипацией, ликвидировав женотделы в составе партийных комитетов. В этом же году выходит постановление ЦК ВКП(б) «О работе по перестройке быта», из которого следовало, что воплощение в жизнь принципов коммунистического быта откладывается на неопределенный срок. Как напишет в 1936 году Троцкий, «взять старую семью штурмом не удалось. Не потому, что не хватило доброй воли. И не потому, что семья так прочно держалась в сердцах... К несчастью, общество оказалось слишком бедно и малокультурно. Планам и намерениям Коммунистической партии не отвечали реальные ресурсы государства... Действительное освобождение женщины неосуществимо на фундаменте „обобщенной нужды“»—. Любое отклонение от норм морали в представлении женского образа теперь либо корректируется, либо маркируется однозначно как «вражеское».

В кинематографе период «великого перелома» растянулся до середины 1930-х годов в силу производственно-технических факторов, поэтому финальной точкой «великой трансформации» назовем середину 1930-х годов, когда за рядовой женщиной закрепится концептуальный образ работника, вовлеченного в строительство социалистического общества наравне с мужчиной. А проститутка в ряду других маргиналов мелькнет в фильме Е. Червякова «Заключенные» (1936) и на долгие годы исчезнет с советских экранов. В отечественный кинематограф этот женский образ девиантного поведения вернется в период оттепели, а с развалом СССР получит концептуальную перекодировку, когда в ряду других деклассированных элементов приобретет значение вызова тоталитарной системе.

3.1. Проститутка/работница/танцовщица — разрушительницы патриархального уклада в дореволюционной России

Историю проституции в России оставим за рамками исследования, тем более что в отечественном кино репрезентация образа публичной/падшей женщины чаще всего связана с современностью. А хронология дореволюционного кинематографа захватила конец правления Николая I. При нем борьбу с этим явлением признали неэффективной (венерические заболевания оставались главным бичом солдат, на втором месте после вражеской пули) и приняли указ о легализации проституции, установивший за ней жесткий врачебнополицейский надзор: был учрежден врачебно-полицейский комитет; изданы нормативные акты, жестко регламентирующие «непотребный» бизнес; проституток старше 16 лет ставили на учет, отбирая у них паспорта, которые затем хранились в участке. Взамен им выдавались особые свидетельства — «желтые билеты», по которым они два раза в неделю были обязаны проходить принудительные осмотры, причем на этих самых участках. Государство в интересах заботы о здоровье нации было вынуждено сделать шаг к толерантности.

На этом рынке труда кипели шекспировские страсти: помимо «билетных», которые были прикреплены к борделям, процветали «бланковые» — независимые от домов терпимости, ведущие «прием» на съемных квартирах и разыскивающие клиентов по бульварам самостоятельно. Особо удачливые «билетные» становились — не без влияния «Дамы с камелиями» А. Дюма — дорогими содержанками, «камеями», и об этом напишет Ф. Достоевский в своем романе «Идиот», проведя параллель между французским мезальянсом и взаимоотношениями «букетника» Тоцкого и Настасьи Филипповны. И, конечно же, женщины творческих профессий: танцовщицы, певички кафешантанов, артистки, а также горячие цыганки — все они составляли жесткую конкуренцию официальным проституткам, особенно «бланковым», перехватывая клиентов в увеселительных заведениях. Слово «хористка» в предреволюционной России, впрочем, как и «артистка», обозначало и профессию, и репутацию. Именно это время лихой, безудержной