Потом…

Потом вроде бы была вода или что-то мокрое, а сверху падало тяжелое и больно било. Возможно, на меня свалился дирижабль или как минимум оторвавшийся двигатель. Далее непроницаемый черный занавес, за которым нет ни малейших воспоминаний, и вот я лежу непонятно где и в чем, болит абсолютно все и плохо так, как было в тот раз, с той позабытой красоткой.

Нет, в тот раз было значительно лучше. Я знал, что если справиться со слабостью, выпить местное средство на основе кокосового молока, принять душ, вспомнить кое-что из йоги, то еще задолго до вечера буду готов продолжать прожигать жизнь. Место располагало: море, песок, пальмы, веселье, стада девушек в одеяниях из пары ниточек, музыка отовсюду, не улыбаются лишь те, у кого нет рта.

Сильно подозреваю, что здесь вышеперечисленный список будет существенно урезан.

Для начала чуть самодиагностики. Не открывая глаз, постараться сделать глубокий вдох и выдох. Если пробиты легкие, боль или хрип это покажет. Что в рот, что в нос воздух заходит одинаково успешно, хоть в последнем случае ощущается какая-то вонь. Остается надеяться, что не от меня.

Вроде бы хрипа вырывающейся из ран пены тоже нет. Теперь пошевелить пальцами ног и рук. Слушаются хорошо, и онемения не ощущается. Скорее всего позвоночник цел или поврежден не сильно. Ну теперь можно и глаза открыть, проверить, не ослеп ли.

Нет, не ослеп. Лежу животом на подстриженной лужайке, прямо перед глазами возвышается исполинская куча свежего навоза, вот он-то и раздражает нежные ноздри потомственного горожанина. Вижу это прекрасно, ночной тьмой и не пахнет, хотя солнечных лучей тоже не видать.

Ладно, будем считать пока, что легко отделался. Приложило о землю как следует, вот и мучаюсь после удара.

А что такое колючее было? Ну что-то, на миг прервавшее мой свободный полет?

С великим трудом обернувшись, увидел, что валяюсь в нескольких метрах от жердевой изгороди, за которой возвышается исполинский стог соломы. Похоже, именно он меня немного задержал, смягчив падение. Жаль, не влетел в него как следует, а скатился с мягкой вершины. Но спасибо, что приземлился не на колья заборчика.

Кругом все та же коротко подстриженная трава, ни намека на пшеничное поле, которое могло бы стать источником такого склада соломы. Зато навоза тут полно, куда ни плюнь, я даже штаны в нем вывозил основательно. А вот и корова рядышком лежит, и выглядит очень плохо: шея неестественно вывернута вбок, глаза стеклянные, в одном деловито копошится упитанная зеленая муха.

Ну что же, теперь все ясно, это не подстриженная лужайка, а пастбище. Коровы на лужайках умеют работать не хуже газонокосилок. Почему умерла эта буренка, тоже понятно. Хватает улик в виде обломков гондолы, которой ее и приложило.

Теперь остается понять, где дирижабль. Не то чтобы я очень хотел продолжать полет или соскучился по новым товарищам, но других пока что нет, а оставаться в одиночестве там, где тебя может убить первый встречный, причем непонятно за что, не лучший вариант.

Дирижабль или, точнее, его останки обнаружились метрах в пятистах. Россыпь досок и оплывающая туша баллона, более всего это походило на выброшенную морем серую медузу. Вокруг копошились десятки фигурок, похоже, не одному мне повезло уцелеть. Уж не знаю, мой ли замысел с двигателем или плавность падения тому причина, но спаслись многие. Вот и солнечные лучи по народу прошлись и по мне тоже, будто приободрить пытаются.

Солнце?! Да ведь только что сумерки были! Обернувшись, увидел, как светило поднимается из-за далекого горизонта. Слишком быстро, похоже, я не ошибся с ночными выводами: широты очень южные, близкие к экватору. Ну или северные, если полушарие сменил.

Оглядевшись по сторонам, убедился, что нахожусь на равнине, почти лишенной серьезной растительности. Так, кое-где чахлые полоски то ли кустарника, то ли низеньких разлапистых деревьев. В одной стороне вдалеке виднеется темная опушка леса, возможно, приличного, там же просматриваются какие-то строения, но не дома, а что-то вроде небрежно крытых навесов. Еще пара стогов соломы неподалеку, и то же самое отсутствие всякого намека на вспаханное поле. Куда ни глянь — сплошное пастбище. Коров тут, похоже, не принято загонять на ночь, потому как виднеются они там и сям. Некоторые животные выглядят испуганными и поспешно удаляются, оглядываясь, другие стоят на месте, лениво пережевывая свои вечные жвачки. Должно быть, первых напугала катастрофа, а вторые решили, что она их не касается.

Ну что же, смотреть больше не на что, и, как бы плохо я себя ни чувствовал, надо брать себя в руки и возвращаться к дирижаблю. Меня там, должно быть, уже похоронили, то-то сюрприз будет.

* * *

Первым живым человеком, который встретился на пути к обломкам, к великому сожалению, оказался моральный урод Шфарич. До него лишь пару мертвецов встретил. Их, как и меня, выбросило из разваливающегося аппарата, но повезло ребятам куда меньше. Любитель кого-нибудь расстрелять был занят важным делом: обшаривал карманы еще одного покойника, насвистывая при этом что-то бравурное.

— Доброе утро, Шфарич. Вижу, ты решил мародерством заняться?

Гад оскалился в подобии улыбки:

— Леон, ты и правда демон. Вон, не одного тебя выкинуло при том ударе, все холодные, а тебе все нипочем. А насчет мародерства не надо на меня лишнего наговаривать. Соберу у братишки документы и бумажки все, может, домой кто письмецо начиркал, да не отправил. Грамотный был паренек, за многих писал, все у него собиралось. Ну и деньги ему тоже не понадобятся, а мы за его упокой выпьем при случае.

— Вот именно это я и называю мародерством.

— Да брось ты. Если вот меня грохнут, забирай все и сапоги тоже стаскивай, они хорошие. Пропивайте до последней нитки, только так и надо.

Ну что же, надеюсь, мне не придется долго дожидаться этого момента. Что и говорить, не нравился мне Шфарич с первого мгновения знакомства.

Солдаты с унылым видом бродили вокруг обломков дирижабля, собирая имущество и трупы погибших. Чуть в сторонке устроили медпункт, стаскивая туда раненых. Там же, прямо на земле, устроился Грул, пострадавшему генералу состригали волосы с окровавленной головы.

Мюльс обнаружился по другую сторону от все еще не сдутого баллона. Моторист присел на оторвавшийся деревянный пропеллер и крепко прижимал к себе ящичек с инструментами — последнее, что у него осталось от места работы. Глаза бедолаги были безумны, но физически вроде не пострадал.

Усевшись на вторую лопасть, я, прихлопнув пристроившуюся было на щеку муху, небрежно заметил:

— Солнце только показалось, а уже душновато становится.

Ноль реакции.

— Я говорю, жарковато с утра, дальше хуже будет.

Без изменений, будто с древней мумией пытаюсь пообщаться.

— Ты живой вообще? Или, может, добить, чтобы не мучился?

— А?! Что?! — подскочил Мюльс. — Ну да, тут всегда так, без ветра если.