– Настроение – впору самому вешаться, – жаловался старлей Астахов друзьям. Савелий Зотов печально кивал. Федор Алексеев был серьезен, молчал, слушал. – Третий манекен! Третий! И ничего! Хоть бы позвонил и взял на себя ответственность, подлец. Ни-че-го! Выставил бы требование – что-нибудь вроде того, чтобы не строить автостоянку рядом с городской площадью, а то он всех перевешает. Ведь ему нужны публика, аплодисменты. Ему нужна реакция общественности, иначе на фиг вся эта самодеятельность? Он должен испытывать чувство глубокого морального удовлетворения, видя растерянность правоохранительных органов. Он должен позвонить и сказать… да хоть что-нибудь! По логике. Но логики нет. Эта сволочь молчит!

– Что за женщину нашли в театре? – спросил Федор.

– Некая Зверева Мария Тимофеевна. Обыкновенная женщина. На ней не то что рубинового колье не было, а и приличных часов, можно сказать. Бухгалтер в турфирме «Северная Пальмира». Разведенная, проживала с племянницей в двухкомнатной квартире. Муж был горький пьяница, она с ним всю жизнь нянькалась, мыла его, чистила, содержала, сдавала на лечение. Два года назад это чмо наконец излечилось от хронического алкоголизма, встретило другую и ушло к ней. Звереву жалели – вот, мол, какие неблагодарные мужики. А она сказала приятельнице: «Да я самый счастливый человек на свете. Бросить его я не могла, совесть не позволяла, а жизни не было. А тут он сам ушел – ну и скатертью дорога. Теперь ни одно двуногое мужского пола не подойдет ко мне ближе чем на пушечный выстрел!»

Выписала троюродную племянницу из провинции и зажила кум королю. Повеселела, приоделась, по театрам и концертам ходить стала. Ни одной премьеры не пропускала. И вот тут самое интересное, господа. Ходила Зверева чаще всего одна, потому что не с кем было. Подруга говорит, что и рада бы ее сопровождать, да муж выражал недовольство – сам по театрам ходить не привык и жену не пускал. Ну почему мы, мужики, такие сволочи? А, Савелий? – обратился Коля к Зотову. Тот только пожал плечами и промолчал. Риторика – она и есть риторика, ответа не требует.

– Билет Зверева покупала с рук перед спектаклем, – продолжал Коля. – Это вроде охоты, дополнительный фактор азарта и удовольствия. Всегда попадется кто-то с лишним билетиком. Корешок билета нашли у нее в сумочке. Седьмой ряд, четырнадцатое место. Я проверял в кассе. Кассирша сказала, что все места в седьмом ряду были раскуплены, кроме одного, последнего. Их там четное количество. На это последнее не нашлось желающего – что неудивительно, в театр, как правило, ходят вдвоем. А кроме того… оказалось, что нечетное число билетов было продано еще в одном ряду, одиннадцатом. Как правило, кассирша вычеркивает проданные места на плане зрительного зала. Четырнадцатые кресла в седьмом и одиннадцатом рядах вычеркнуты красной шариковой ручкой. Такой ручкой пользуется только одна из кассирш, она на больничном уже две недели. Она продала всего сорок мест, в основном в первых рядах, и по одному в седьмом и одиннадцатом. Это прекрасно видно на плане. То есть получается, что эти два билета были куплены одновременно, предположительно одним и тем же лицом на места под одинаковыми номерами, но в разных рядах…

– …Что не говорит о высоком интеллекте возможного убийцы, если это был наш преступник, или свидетельствует о его вере в собственную безнаказанность, – сказал Федор.

– Именно. После чего один из билетов он продал жертве. Случайно или намеренно…

– Кассирша должна была запомнить этот случай. Не каждый день зритель покупает два билета в разные ряды.

– Она помнит случай, но не помнит человека. У нее была температура, она с нетерпением ожидала сменщицу. По ее словам, она только в троллейбусе вспомнила о странном покупателе и удивилась. Она даже не помнит, мужчина это был или женщина.

– Жаль, – произнес Федор. – Такая красивая комбинация наметилась. Как в головоломке – каждый кусочек на месте. А последнего нет. И картинка не сложилась. Получается, наш эксгибиционист со страстью к публичным убийствам заранее намечает день и покупает два билета… Кстати, когда он купил билеты?

– Восьмого января.

– Через восемь дней после смерти Лидии Роговой. За две недели до спектакля. Что-то здесь… – Федор затруднился в поисках подходящего слова, – …что-то не вяжется.

– Почему? – спросил Зотов.

– Тут холодный расчет, Савелий. План. А, как правило, психопаты действуют спонтанно.

– А с чего ты взял, что наш убийца психопат?

– Ни с чего, рассуждаю вслух. Принимая во внимание манекены… Если он не психопат, то, значит, есть причина так действовать. Хотя не представляю, что может связывать Лидию Рогову и эту женщину, Марию Тимофеевну Звереву. Одна – светская львица, другая – скромная служащая. Мужа допросили?

– Допросили. У него алиби. Он все повторял, зачем ему убивать Машу, она прекрасной души человек, так много для него сделала… Нелепость, говорит, какая-то, трагическая случайность.

– Враги?

– Да какие враги! Обыкновенная женщина. На работе характеризуется нормально. Деньги из сейфа не пропадали. Никто не звонил и не угрожал, во всяком случае, никому ни о чем таком Зверева не говорила. С клиентами дела не имела, все больше с накладными. Соседи говорят: спокойная, вежливая. Как Степан ушел, так и не было у нее больше никого – тишь, гладь да божья благодать.

– Племянница?

– Деваха лет двадцати, учится в торговом техникуме. Плачет, говорит, тетя звала с собой в театр, а у нее зачет на носу. Если бы знала, ни за что не отпустила бы одну.

– Что говорят криминалисты? Почерк тот же, что в мэрии?

– Неясно. Узел всего один, похоже, такой же, но это ни о чем не говорит. Захват сзади… а как еще можно захватить? Шарф убийца принес с собой. Желтый. Маленькая деталь: шарфик копеечный, с блестками, для молодняка. А предыдущие – подороже. Зверева, видимо, ожидала, когда все разойдутся, чтобы не стоять в очереди в раздевалку. Торопиться некуда, она женщина свободная. Возможно, убийца подошел к ней, заговорил. Она купила у него билет, то есть они уже вроде как не чужие. Он увел ее в дальний конец коридора – там полумрак, в целях экономии люстры в театре выключают сразу после спектакля, горели только боковые светильники, – достал из кармана шарф и… Потом затолкал ее за портьеру и спокойно ушел. И никто ничего не видел, как и в случае с Лидией Роговой. Полно народу, но никто ничего не видел. Ни одного свидетеля. Две жертвы, три манекена, и ничего!

– Схема, – задумчиво заметил Федор. – Манекен – человек. Снова манекен и потом человек. Чет – нечет. Говоришь, повешен уже третий манекен?

– Типун тебе на язык! Повешен. Дорогой, американский, в свадебном платье. Снова от Манохина. Магазин «Марина», хозяйка – отличная баба, между прочим, понимающая. Вынесла бутылку, мы прямо там дернули. А она стоит и смотрит…

– Кто?

– Да невеста! Хорошенькая, тоненькая, просто за душу берет… Платье длинное блестит. И удавка из черного шарфа. Вот тут у меня фотографии. – Коля потянулся за портфелем, достал конверт с цветными фотографиями. Разложил на столе. На первой – манекен в черном вечернем платье из «Арлекино», висящий на блестящем шарфе на ветке дерева, слегка припорошенный снежком. Похожий на гигантскую летучую мышь.