Она сидела, уронив руки на колени, испытывая боль почти физическую. Незнакомый, давно бесследно исчезнувший Георгий с изломанной судьбой, пережившая его Леночка, чьи осиротевшие, жалкие вещи до сих пор валяются во дворе, никому не нужные письма… Людей нет, а письма остались и кричат о любви… Вылинявшие лиловые чернила, четкий каллиграфический почерк… Сейчас так уже не пишут… и так не любят. Или любят? И нарываются на подлость? И предательство?

Среди писем – сложенный вчетверо плотный листок из книги или альбома. На старинной цветной иллюстрации – Георгий Победоносец на коне, в металлических доспехах, с копьем, которое он держит, как древко знамени. Непокрытая голова склонена к плечу, наивное юношеское лицо задумчиво, сияют голубые глаза, ветерок развевает светлые кудри. И берущая за душу печаль во всем облике, как будто знает он наперед, что нельзя победить Змия…

Зося закрыла лицо ладонями и заплакала. От неприкаянности и одиночества. От жалости, рвущей сердце. От безнадежности. От стыда и страха.

А ночью, лежа без сна, она вдруг подумала: а что, если чудище живет внутри нас? Потому и печален святой Георгий…

* * *

Пятнадцать лет назад Федор Алексеев окончил философский факультет педагогического университета. Поступил в аспирантуру. Собирал материал на диссертацию по теме «Религиозно-философские течения Центральной Европы в эпоху реформизма», а потом вдруг пошел работать в милицию. Причиной столь необычного поступка являлось желание сменить обстановку, а также познать жизнь, вернее, изнанку жизни, для чего надо уйти в народ, как свойственно было старой русской интеллигенции.

Федор Алексеев – интеллигент в четвертом или пятом колене. Прадед его происходил из семьи священника. После окончания духовной семинарии он не принял сана, примкнул к разночинцам и стал писателем. Пописывал в либеральные журналы о ветре свободы, грядущей революции и народовластии.

Дед окончил медицинский институт и, имея от роду тридцать четыре года, погиб от оспы где-то в Средней Азии, куда отправился добровольно, оставив семью. Отец, горный инженер, всю жизнь мотался по экспедициям. Наверное, охота к перемене мест была заложена в мужчинах их рода на генном уровне. Иначе как объяснить более чем странный поступок Федора Алексеева?

Три года назад он распрощался с оперативной карьерой и пошел преподавать философию в местный педагогический университет. И до сих пор не понял, правильно он сделал или нет. Он скучал по следственной работе. С другой стороны, преподавать ему тоже нравилось. Вот если бы можно было совместить то и то, думал иногда Федор. Но там и там работать нельзя, как нельзя сидеть на двух стульях. Или все-таки можно?

Старшекурсники называли его «Кьеркегор», а первокурсники, которые не могли произнести это имя с первой попытки – попросту Егором или Философом. Необходимо заметить, что последнее прозвище было более популярным в университете в силу простоты и демократичности.

Между Федором и студентами царило полное взаимопонимание. Они любили его за справедливость и чувство юмора. Но и зубоскалили, и анекдоты про него сочиняли из-за возраста, для которого не существует авторитетов.

Дело об «убийстве» манекенов оказалось из тех странных и загадочных дел, которыми он с удовольствием занимался. Он не верил, что «душитель манекенов» психопат, ему нравилось придумывать причины, толкающие человека на такие странные, даже экзотические поступки. Федор был уверен, что тот не повинен в убийстве Лидии Роговой. Между этими преступлениями пролегала пропасть. Но… есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам… или, другими словами, – чего только не бывает в жизни! Федор напряженно искал сходства, хотя бы самого незначительного, намека, ассоциации, перебирая в памяти случаи из своей прошлой практики, а также сотни страниц криминального чтива. Ожидал едва ощутимого укола интуиции, подсказывающего – вот оно! И не ощущал. «Стар стал, – думал Федор, рисуясь самую малость, – неповоротлив, тяжел на подъем, заматерел… Прав Николай, сыщицкая работа – это вам не лекции читать влюбленным студенткам…»

На следующий день после встречи с друзьями, под вечер, когда над городом опускались ранние зимние сумерки, Федор Алексеев отправился в «Белую сову» – заведение, работающее днем как обыкновенное кафе, а по ночам это был стриптиз-клуб для не слишком крутых ребят из бизнеса, яппи – белых воротничков, молодых людей на содержании у состоятельных родителей и непритязательной богемы.

– Коньяк, соленые орешки, попозже кофе. Кстати, Кристина не появлялся? – обратился Федор к официанту, молодому, расторопному на вид парню. – Давненько мы не пересекались. Как он?

Официант, заслышав о Кристине, улыбнулся Федору, как родному:

– Кристина о’кей, но придется подождать. Он будет позднее.

– Не получится, – ответил Алексеев с сожалением. – Вряд ли дождусь. Время поджимает.

– Вы Федор? – вдруг спросил официант. – Это вы вытащили Кристину из той истории с доктором?

Федор не стал отпираться и скромно кивнул. Слава, однако.

Глаза у официанта загорелись:

– Я вас сразу узнал. Кристина описывал вас, говорит, носит здоровенную шляпу, белый плащ и длинный шарф в черно-зеленую клетку. Может, помощь нужна?

Это был еще совсем молодой парень, не испорченный чаевыми. Федор испытующе смотрел на него.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Но все, о чем мы будем говорить, – не для прессы. – Официант с готовностью кивнул. – Меня интересуют эти люди. – Федор раскрыл кожаную папку и достал две фотографии. – Я знаю, они бывают у вас.

Официант присмотрелся. Конспиративно нагнулся к Алексееву и процедил сквозь зубы, прикрывая рот ладонью:

– Да он и сейчас тут. Правда, один. Вон сидит в углу.

– Спасибо, друг, – громко прошептал Федор. – Я сейчас пересяду к нему, а вы подойдете и возьмете заказ. И ни в коем случае не подавайте вида, что мы знакомы.

Официант снова кивнул. Федор поднялся из-за стола и двинулся к уединенному столику в углу зала, за которым сидел мужчина с фотографии.

– Вы позволите? – спросил Алексеев, останавливаясь рядом.

Дима Сотников, а это был он, вздрогнул и уставился на Федора. Он так погрузился в свои мысли, что не сразу понял, чего от него хотят.

– Да, пожалуйста, – пробормотал он наконец. – Конечно.

Федор уселся за стол. Долгую минуту они рассматривали друг друга.

– Знаете, иногда бывает так тоскливо на душе, – начал Федор. – И словом не с кем перекинуться…

Глаза Димы наполнились слезами.

– И близкого человека нет рядом. Никого нет… Меня зовут Федор Алексеев.

– Дмитрий Сотников, – представился Дима.

– Я бывал здесь раньше, – продолжал Федор. – Приходил сюда с… женщиной… Все здесь напоминает мне о ней.

– Я приходил сюда с Лидой, – сказал Дима печально. – Три… нет, четыре раза. Мы сидели за этим столиком. Лида пила «Амаретто», я – кофе. – Он закрыл лицо руками, плечи его затряслись.