в голове еще не было. И без просьб для друзей, я уже изрядно задрочил тётку своими капризами и хотелками. Которые все, как на подбор, оказывались непростыми и, более того, импортными. С этими нерадостными мыслями я и толкнул дверь в приёмную Данилина.

— К Дергачеву иди! — сходу перенаправил меня Алексей Константинович, не обращая внимания на любопытные взгляды в мою сторону коллег и на их зудящий ропот, — Если честно, Корнеев, то за#б ты меня уже своей исключительностью! Всё, лейтенант, пошел вон отсюда! — вдруг сорвался майор, видимо, заметив тихий, но такой нетипичный для этих стен ажиотаж подчинённых.

Поскольку далеко в кабинет я еще не углубился, то развернувшись на каблуках, тут же вышел за дверь. Подмигнув в приёмной Валентине Викторовне и, конечно же, Антонине, которые наверняка всё слышали, пошел туда, куда был только что послан суровым руководителем.

— Здравствуйте! — приветливо улыбнулся я дергачевской секретарше, — Данилин меня прислал, говорит, что Василий Петрович меня срочно требует. Что-то случилось? — попытался я высмотреть на лице благоволившей мне женщины признаки своего служебного несчастья.

— Серёжа, честное слово, я не в курсе! — вот это прогресс! Секретарь начальника райотдела назвала меня по имени, да еще употребив неофициальный суффикс! — Еще днем у него был ваш Данилин. Долго был! Всё, заходите уже, Василий Петрович действительно вас приглашал и ждёт!

Я выразил лицом большое человеческое спасибо этой доброй ко мне женщине и потянул на себя дверную ручку начальственного тамбура.

— Разрешите, товарищ полковник? — по обыкновению изобразил я уважительное почтение подполковнику. Заслуженно уважительное, без каких-либо шуток, следует отметить.

— Да проходи ты! — не очень приветливо отреагировал подпол, — Чего ты тут передо мной ваньку валяешь⁈ Я тебе уже говорил, Корнеев, что я не твой Данилин, меня за деревянного держать не нужно! Я ведь и оскорбиться могу! Садись, куда тебе удобно! — показал он мне, между тем, на конкретный стул напротив себя.

Я с молчаливым послушанием выполнил указание начальника Октябрьского РОВД.

— Рассказывай, лейтенант, какую ты еще гадость вселенского масштаба удумал? — подался ко мне через стол со своим угрюмым лицом Дергачев. Ты говорят, какого-то милиционера разоблачил? И, как я смею понимать, это не сержант ОВО или ППС? Ты ведь у нас на такие мелочи не размениваешься, а, лейтенант Серёжа Корнеев⁈

Подполковник уже не говорил нормальным человеческим голосом, а по-звериному подвывал, глядя на меня совсем недобрыми глазами кровавого маньяка Коли Джумагалиева. Того самого, с которым мне еще в той прошлой жизни пришлось поработать. Будучи в таких же лейтенантских погонах, кстати.

— Кто он? — грохнул по столу своим кулачищем Дергачев, — Да, чего там, я и так знаю! Никитин?

Глава 14

Ход мыслей подполковника был мне понятен. Вектор его мышления от параллели с моим разумением насчет Никитина, далеко не отклонился. И он, и я, по сути своей оба квалифицированные сыскари. Упираться и отказываться от почти очевидного, для меня имело бы смысл в том случае, если бы я планировал какую-то свою сепаративную и долгоиграющую комбинацию с Игорем Евгеньевичем из ОБХСС. Но ничего подобного в мои ближайшие и не ближайшие планы не входило. Напротив, я сам, не позже завтрашнего дня собирался засветить свои наработки по ликёро-водочному заводу. Официально оформив все процессуальные документы. И по согласованию с самим Никитиным, ближе к обеду намеревался неминуемо сдать вышестоящим прокурорским коллегам этого ссученного бэха. Да, я всё это планировал. Но завтра.

Поэтому я сейчас не торопился с ответом. Не спешил еще и по той причине, что сегодня мне предстояла встреча с этим самым «колбасником»-перевёртышем. И, как мне настойчиво нашептывает моя старушка-чуйка, совсем не факт, что эта встреча будет дружественной и насквозь конструктивной.

Однако, избегать этого контакта и уклоняться от встречи с бэхом мне так же нет никакого резона. В противном случае, произойдёт всё то же самое. Но только проистекать будет более непредсказуемо и с меньшими козырями на моих руках. Тот самый карамболь, когда самое лучшее средство от зубной боли, это своевременное посещение зубного кабинета.

— Чего ты молчишь, лейтенант? — не дождавшись моей немедленной реакции, снова занервничал Дергачев. — Я понять никак не могу, объясни мне, за что ты меня так ненавидишь? Скажи, Корнеев, зачем тебе надо, чтобы меня отсюда в сельский райотдел сослали? — глаза подполковника жгли меня без прежней, присущей его взгляду, трезвой разумности толкового опера-аналитика. — На кой хер тебе это нужно, скажи мне, лейтенант⁈

Было хорошо заметно, что мужик сильно от меня устал. И сейчас, от непонимания развивающихся процессов и своей моральной измотанности, он готов пойти вразнос. Он действительно не осознаёт происходящего и видит только хвосты. Слишком уж разные у нас с ним инерции. Он современник застойного периода и сопутствующих этому периоду незамысловатых декораций. Давно уже им изученных, ему понятных и потому привычных. А я из более динамичной эпохи. Подполковник Дергачев сам никогда не был таким, как сидящий напротив него и такой непонятный ему лейтенант. И вокруг себя за всю свою службу, такого шустрого оперативного комбинатора, да еще, находящегося в таких юных летах, он не встречал. И не потому, что он, и его нынешние коллеги-современники глупее. Просто бытие, которое формирует человеческое и, в том числе, оперское сознание, сейчас другое. Более простое и менее циничное. Болотно-застойное. Он меряет события и свои действия в аршинах, а я в гигабайтах, да еще в безлимитных. И оттого динамика их мышления, и реакций на меня, на опера-авантюриста из следующего столетия, совершенно иная. Но авантюрист я только здесь. А там я ровно такой, чтобы только окружающие не схарчили. И по этой причине, другим быть уже не смогу. Даже здесь. Всё, как у собаки Павлова. Рефлекс выживания и самосохранения. Ну и какой-никакой оперской талант. На опыт и мудрость взрослого человека помноженный. Если уж на то пошло, то лет на пятнадцать этот Дергачев меня моложе сейчас. А это много. Наверное, даже очень много. Н-да…

— Ты, что, пацан, разговаривать со мной, что ли не хочешь? — еще больше напрягся начальник Октябрьского РОВД и, меняя раздраженность на удивление, он подался назад, откидываясь на спинку кресла. — Ты чего нарываешься, Корнеев⁈ Ты это зря!

— Да не нарываюсь я, Василий Петрович, — пустился я в объяснение своего нетипичного поведения, — Я с мыслями собираюсь и свой ответ вам в уме формулирую. Чтобы быть вами правильно понятым. А нарываться на ваш гнев у меня нет никакого резона, уж вы мне поверьте! Я не идиот! Вы, товарищ подполковник, не раз уже имели возможность убедиться, что я не дурак. Разве, нет? Кто угодно я, но только не дурак! — выпалил я на одном дыхании, стремясь опередить, что-либо непоправимое из уст шефа.

И вовремя. Собиравшийся уже что-то сказать обидное для меня Дергачев, передумал и тихо опустил ладони на стол. Вместо того, чтобы грохнуть ими от всей души.

— Нет, ты не дурак, Корнеев, тут я, пожалуй, готов с тобой согласиться, — неохотно выдавил он из себя, — Ты очень хитрый прощелыга, Корнеев! А это гораздо хуже. Уж лучше бы ты дураком был. Давай, рассказывай, что ты придумал по поводу этого майора из городского отдела БХСС? Ты ведь, я надеюсь, не мне его под жопу, как ежа, пристроить намереваешься?

Я принялся лихорадочно соображать. Как раньше времени не раскрыть все свои карты и, как вместе с тем успокоить взвинченного начальника.

— Чего ты опять замолк⁈ — начал яриться Дергачев, уловив мою заминку, — Или ты и впрямь под меня копаешь? Ты, лейтенант, попомни мои слова, если ты под чью-то дудку пляшешь и меня подставить хочешь, то я тебя удавлю! И ты не надейся, никто тебя спасти не успеет. Ни наши, ни комитетовские! Удавлю, как ссаного котёнка!

Что ж, делать нечего, Дергачев дошел до точки кипения и придётся раскрыть карты. Но не душу. Только карты и только частично. А он пусть думает, что и душу. Потом он, конечно, всё просчитает и непременно обидится. Но это будет потом. А пока мне сегодня тапочки дороже, чем лаковые штиблеты, но на следующей неделе.

Надо было прямо сейчас изображать волнение и, желательно, свой некоторый испуг. Таковая моя реакция Дергачеву будет понятна. А заодно она потрафит его начальственному пониманию самого себя.

Я ненадолго ушел в себя, якобы, принимая непростое и даже судьбоносное для себя решение. Потом встал со стула и подошел к журнальному столику. Со стоявшими на нём графином и двумя купейными стаканами. Уповая на то, что