– Надо побывать в одной квартирке, – сказал Егор. – Пять минут, не больше. Но там нас могут ждать.

– Ясно, – кивнул Дикий. – Разберемся.

Машинальным движением он погладил ствол пистолета, лежавшего возле рычага переключения передач, то есть непосредственно под рукой. «Скорпион» пока был убран под сиденье, но Егор не сомневался, что в случае необходимости он будет извлечен оттуда с похвальной быстротой.

– Какой дом? – спросил Дикий.

– Двадцатый, – ответил Егор. – Сейчас направо.

– Есть.

«А парень из военных, – подумал Егор мимоходом, услыхав это «есть». – Должно быть, навоевался в свое время. Хотя таким войны всегда мало».

– Какой подъезд? – спросил Дикий, когда они подъехали к двадцатому дому и медленно покатили вдоль него.

– Следующий.

– Понял.

Дикий проехал мимо подъезда и остановился возле следующего. Предосторожность была нелишней: если сверху следят за двором, то остановившаяся возле подъезда машина, особенно такая броская, как этот громадный внедорожник, может привлечь внимание.

– Пошли? – спросил Дикий, засовывая свое длинноствольное оружие куда-то в бездонную глубь подмышки.

– Пошли, – кивнул Егор.

Они вышли из машины и направились к подъезду.

Стояла тихая, с легким ветерком ночь. Успокоительно погромыхивали поезда. Ветерок приносил ни с чем не сравнимый запах креозота, будя романтические мысли, где в одно мешались вокзальные кассы, плывущие за окном мосты, чай в стаканах с витыми подстаканниками и молчаливая девушка напротив.

Егор на минутку задержался, прикрыл глаза. Хорошо. Так бы стоять и стоять, отдаваясь во власть этого ветерка, думать о девушке и о мостах и к чертовой бабушке забыть то, ради чего он сюда явился и что стало неотъемлемой и, увы, доминирующей частью его жизни.

– Ты чего? – спросил Дикий.

В случаях, когда требовалось не поднимать шум, он переходил на шепот, не доверяя своим голосовым связкам. Хотя и от его шепота Егор вздрогнул.

– Ничего, – отозвался он. – Все в порядке. Пошли.

На двери подъезда стоял кодовый замок. Днем Егор вошел вместе с пожилой дамой. А как войти в этот поздний час, он не представлял. Но Дикий отнюдь не был озабочен подобными мелочами. Достав из кармана какой-то прибор, он ткнул им в кодовую панель – и дверь, приглашающе запищав, открылась.

– Какой этаж? – поинтересовался Дикий, заглядывая в подъезд.

– Пятый.

– Угу. Держись за мной.

Это Егор уже и так знал.

Они вошли в подъезд и начали подниматься по лестнице. Пролеты были широкие, ступеньки местами сильно выщерблены. Стены крашены в ядовито-синий цвет, на котором всласть отвела душу местная молодежь. Цветными красками, маркерами и просто мелом была написана энциклопедия жизни нынешнего поколения. Шагая следом за Диким, который крался совершенно бесшумно и все время посматривал наверх, Егор, всегда с повышенным интересом изучающий все, что написано, нарисовано и даже нацарапано, неважно где и кем, будь то хоть в милицейском «обезьяннике», пещере древних людей или общественной уборной, быстро просматривал творения местных Ван Гогов и Маяковских. Ничего, нарисовано было с душой, и писали не без искры, смело используя идиоматические выражения и – кто бы сомневался – вездесущий мат. Но были и очень милые вещицы. Так, например, Егор не мог не отметить следующий шедевр: «Иньчик + Таньчик + Ольчик =?» Оставалось только надеяться, что заключающий фразу символ выражает не более чем сердечное приятие всех трех подружек и не имеет ничего общего с тем, что они могли видеть в мерзких и развращающих молодые души фильмах.

Дикий между тем поднимался все выше и выше. Вот он остановил Егора, прислушался.

– Четвертый, – шепнул он, доставая пистолет. – Побудь пока здесь.

– Хорошо, – отозвался шепотом же Егор.

Его добровольный помощник в одиночку двинулся наверх. Глянув ему в просторную, ровно в ширину лестницы спину, Егор хлопнул себя по лбу и бросился следом.

– Что такое? – резко обернулся Дикий.

Он услышал топот Егора, взбегавшего по лестнице, и испытал вполне понятное недовольство.

– Там зеркало, – прошептал Егор. – В прихожей. Надо, чтобы оно осталось целым.

Дикий только кивнул, не рискуя даже шептать. Указав движением бровей Егору на место у стены, он продолжил путь наверх. Егор остался ждать, ориентируясь в ситуации исключительно на слух.

Какое-то время было тихо, потом послышался негромкий стук, кто-то подал голос, затем послышались знакомые щелчки, и сразу стало тихо.

«Дикий стрелял, – подумал Егор. – Значит, нас ждали. Хорошо, что я не пошел один».

Он посмотрел наверх.

Где же его всемогущий напарник?

Волновался он напрасно. Сначала Егор ощутил, как задрожала лестница, а следом за тем и сам виновник дрожи непринужденной походкой сбежал вниз на полпролета.

– Чисто, – сказал он. – Можно идти.

И в голосе его, и в позе сквозило легкое самодовольство. Человек был горд тем, что хорошо сделал свою работу – единственное, что он по-настоящему знал и умел. И, надо полагать, любил, поскольку нельзя хорошо делать дело, к которому не лежишь душой.

– Молодец, – не мог не похвалить его Егор. – Что бы я без тебя делал?

– Сидел бы на киче, – вполне резонно ответил Дикий.

Егор промолчал, не видя необходимости разъяснять ему сложный порядок взаимодействий, где их побег явился не прямым следствием помощи Дикого, а всего лишь отголоском несчастного случая, произошедшего с его сестрой и открывшего дверцу прихотливой, но последовательно точной цепи событий. Все это было лишним, учитывая ситуацию, к тому же Егор догадывался, что Дикий и сам неплохо различает подоплеку происходящего, и слова его – не более чем попытка шуткой разрядить обстановку.

– Зеркало цело? – спросил Егор.

– Все цело, – обиделся Дикий. – Пошли.

Егор поднялся на пятый этаж и вошел в квартиру.

У стены лежал труп мужчины, аккуратно повернутый лицом к плинтусу. Это Дикий постарался, очистил путь. Егор ничего не имел бы против того, чтобы на его глаза вообще никто не попадался. Но ничего не поделаешь, всякая работа имеет свои издержки. Итак, у стены лицом к плинтусу лежал труп, а ноги еще одного – крупного, судя по размеру ботинок – мужчины торчали из кухни.

– Всего двое было, – пояснил Дикий, по-своему истолковав взгляд Егора. – Детский сад.

– Угу, – кивнул Егор.

Он огляделся. Зеркало висело на прежнем месте, целехонькое.

Егор вдруг поймал себя на мысли, что не очень бы расстроился, если бы оно оказалось разбитым. Это удивило и огорчило его. Значит, ему все-таки в тягость его дар, если он не желает лишний раз прибегать к его услугам? Или здесь крылось что-то другое? Быть может, он подспудно понимает важность того, что ему сейчас откроется, и, прежде чем принять новую меру ответственности, ищет отсрочки для себя, хотя и сознает, что у него нет на нее ни времени, ни прав?