— Да ну его к черту, давай возьмем чего-нибудь покрепче.

— Чего-нибудь грешного?

— Виски всегда грешен.

Заказал два больших. Если очень распалимся, они успокоят. Она сказала:

— Господи, великолепный напиток.

Я посмотрел на нее, спросил:

— Ты всегда говоришь то, что чувствуешь?

— Конечно, а ты разве нет?

— Практически никогда.

Ее звали Эшлинг, и, как только я расслабился, мы великолепно поладили. Мне не верилось, но я отлично проводил время. Мы вышли, доехали на такси до клуба, где играют кейджен[34]и ведрами подают жареные свиные ребрышки, за которые можно жизнь отдать. В больших таких ведрах, и пиво в кувшинах. И нельзя съесть ребрышки, не перепачкавшись. Стоит в этот клуб попасть — и всё, весь пьяный и в сале.

Она такой и стала.

Благослови ее Господь.

Там был небольшой танцпол, и она меня потащила танцевать. В оркестре играл гениальный скрипач, и мы как будто рехнулись. Все в поту, мы уселись за столик, выпили целый кувшин пива, съели кучу ребер и были наверху свинского блаженства.

Эшлинг схватила меня за руку, сказала:

— Поцелуй меня.

Я поцеловал, и больше уже нечего было желать. Потом подошел певец, которого приглашают петь с оркестром, и исполнил вещицу из южной глубинки, медленный вариант «Они ехали ночью по Олд Дикси». Мы медленно танцевали под эту музыку, и я был уже совсем близок к тому, что называется счастьем.

Я почти потерял сознание. Эшлинг сказала:

— Знаешь, Митч, ты великолепно целуешься.

Тут сам Боженька заплакал.

Она гладила меня рукой по затылку, подпевала, и тело мое просто наэлектризовалось. Она поила меня самой предательской отравой — надеждой.

Она закрыла глаза, попросила:

— Скажи мне, Митч, скажи мне, что это место никогда не закрывается.

— Если бы это было так.

Она открыла глаза, прибавила:

— Скажи мне что-нибудь хорошее — не обязательно правду, просто что-нибудь волшебное, что я всегда буду помнить.

Тогда, в тот самый момент, я почувствовал, что она это заслужила, и сказал:

— Ты самый чудесный человек из всех, кого я когда-либо встречал.

Она обняла меня, по-настоящему крепко, сказала:

— Это великолепно и безупречно.

И это тоже было правдой.

Иногда боги смягчаются, они даже думают: «Хватит уже, пусть этот засранец увидит наконец, как всё могло бы быть. И как оно есть у благословенных».

Когда оркестр закончил играть, Эшлинг предложила:

— Давай, Митч, поедем ко мне, в мою ужасную студию в юго-восточном Кенсингтоне, и я сварю тебе кофе по-ирландски.

Я поехал.

Кофе мы не пили, но сладко и нежно любили друг друга, и мне не верилось, что так бывает. Когда я уходил, она спросила:

— Я еще тебя увижу?

— Надеюсь, что да. Правда.

Прогулялся до дома по свежему воздуху. Мелодии кейджена, нежный голос Эшлинг, исключительная мягкость ее тела ослепили мой разум. Подходя к Холланд-парку, я пробормотал:

— Хватит об этом, я уже здесь.

На моей подушке лежало что-то, что я сначала принял за паука. Черное и раздавленное. Я медленно подошел и понял, что это такое. Бесформенные останки миниатюрной модели «роллс-ройса», которую я послал Ганту.

НАКОНЕЦ-ТО Я КУПИЛ машину. Да, самое время. Старая «вольво» стоила мне зарплаты за шесть месяцев — и никакой гарантии. Вся побитая, но кого из нас не били? Приводя ее в порядок все мысли о «ройсе» я из головы выбросил.

Чтобы прищучить Нортона, я три ночи мотался на машине по городу. В конце концов нашел около бара «Бидди Мэлоунз» на Хэрроу Роуд. Рядом с его делянкой.

Я ждал, так же как и все предыдущие ночи. Подошло время закрываться, тут он и выходит. Поручкался с провожающими.

Полное ничтожество на пьяном взводе. Он копался с ключами от машины, все продолжая смеяться, когда я легонечко приставил «глок» к его затылку, говорю:

— Кто теперь пустое место, а, придурок?

Затолкал его на заднее сиденье, ствол ко лбу приставил и говорю:

— Теперь можешь мне угрожать, урод.

Прошло прилично времени, прежде чем он пришел в себя:

— Митч… мы все решим… да?

— Знаки мне на подушке оставляете…

— Послушай, Митч, можно я поднимусь, пожалуйста, и мы с тобой все перетрем?..

Позволил ему сесть, спросил:

— Почему ты комнату не обыскал? Среди других пожитков и это бы нашел.

Я сунул ствол ему в нос, продолжил:

— И вы бы меня поимели, да?

Нортон потряс головой, сказал:

— Он велел мне заскочить по-быстрому, ничего не трогать. И предупредил, чтобы этот гребаный дворецкий меня не застукал. Гант не хотел, чтобы сюрприз кто-нибудь испортил.

— А что случилось с тем парнем, вашим прежним арендатором?

Нортон посмотрел на меня:

— Слыхал об этом?

— Читал об этом.

— Гант не мог поверить, что ты свалил. Мы место застолбили, а этот тупой ублюдок решил квартиру вскрыть. Ну тут у Ганта крыша съехала, ты же помнишь, как он того негра сделал?

— И что, он все еще хочет меня сделать?

Нортон грубо рассмеялся, сказал:

— Больше чем когда-либо. Он иногда по бизнесу пересекается с колумбийцами, просто тащится от их беспощадности. Они убьют всех, кто с тобой связан.

Прошло немного времени, пока до меня дошло. Я спросил:

— И мою сестру?

Он кивнул, сказал:

— И не заводи новых друзей.

— А как насчет тебя, Билли?

— Я выхожу из дела. Как только переведу свои активы в деньги, сразу свалю.

— А текущую неприятную ситуацию ты не принимаешь во внимание?

Он взглянул на пистолет, на меня, сказал:

— Ведь ты не убьешь меня, Митч.

Я поразмыслил. Самое дерьмовое, что этот поганец мне все еще как бы нравился. Хоть и был он падалью, но что-то нас объединяло в прошлом, плохое в основном, но оно все-таки было. Я сказал:

— Ты прав, Билли.

Убрал пушку и вышел из машины. Начинал накрапывать дождь. Я поднял воротник пиджака, из машины вышел Нортон. Постояли минуту, он руку протянул, предложил: