— Врешь.

— Тебе сейчас — нет.

— Сейчас?

— Не придирайся. Разумеется, я часто говорю неправду. Но тебе пока не врал…вроде бы. О чем бишь я? Вспомнил! Я постоянное существо. И если уж впустил тебя в сердце, пинком под зад, пардон, не выгоню.

— И многих ты впустил в свое большое сердце?

— Дочь и тебя.

— …

— Можешь задать вопрос, который жжет тебе язык.

— А жена? Ты выгнал ее? Из сердца?

— Ее там никогда не было. Брак по расчету из-за московской прописки. Я обольстил и обрюхатил генеральскую дочь. Через десять лет… мы… А, позже может, расскажу. Но жена моя не страдает, не печалься. Она замужем. Вполне счастлива. Все пучком.

— Федор, ты чудовище.

— Да. Большое. Зубастое. Страшное.

Он засмеялся. Арина закусила губу. Зачем он сказал о себе такое?

— Спорю на десять местных африканских франков, что могу прочесть твои мысли. Хочешь?

— Нет!!!!!!!

— Боишься?

— Да!

— Вот откровенная девочка. Ложись спать.

Арина ожидала очередной телеграммы, а принесли цветы. Целую охапку белых и лимонных роз. Она открыла дверь и услышала:

— Вам просили передать.

— Мне?

— Арина?

— Да.

— Это точно вам.

Посыльный ушел, а она продолжала стоять на пороге, в пижаме, с громадным букетом и приколотой к нему открыткой.

«Самой желанной девушке на свете!»

Десять дней, которые потрясли мир. Вроде бы именно так называлась позабытая всеми книга о революции? Десять дней, которые потрясли мир Арины, оборвались в субботу после обеда.

* * *

ОН НЕ ПОЗВОНИЛ!!!

* * *

Внутри раскручивалась, набирая обороты, колоссальная воронка — изматывающая бесцветная пустота, жаждущая заполнения.

— Как он мог? Просто перестать звонить. После ТАКИХ слов. Как?

Арина изводила себя бесконечными монологами и воспоминаниями. Федор был рядом с ней каждую секунду. Его голос, взгляд, запах…

Федор.

Снова и снова.

С края бездны пальцы соскользнули.

Нет не удержаться, поздно, поздно.

Предали.

Продали.

Обманули.

Сверху равнодушно смотрят звезды.

Бросили и подтолкнули к краю,

К жесткой очевидности финала.

Брошенные куклы умирают.

Не ужель я этого не знала?

Банальные стихи одной из местных «поэтесс», над чьей популярностью Арина безмерно потешалась… Строчки ожили и замаршировали по пересохшему, каменному руслу (всего день-другой назад, бывшему глубокой и чистой рекой, несущей воды вдоль цветущей долины мечты). Большая сильная рука подняла ее на огромную высоту. И, перевернувшись, сбросила. Она падала бесконечно. Ночью брела по темным подземельям, спускалась все глубже по грязным ступеням, задыхаясь от спертого воздуха и собственных проглоченных слез. Чья-то злая воля гнала ее вниз, дальше к неотвратимой концовке.

Как-то обреченно и тихо она пережила понедельник, вторник, среду, четверг и пятницу. Думая, что ей станет легче одной, без тяжелого взгляда, воспрявшей Дины Петровны, без снабженца Коли, откровенно «клеящего» свежую жертву, без плоских шуток сослуживцев. Она стянула лицо в замерзшую гримасу улыбки. Не позволяя себе сутулиться и задумываться за столом, переделала груду (целую пирамиду Хеопса!) бессмысленных дел, разобрала и пометила разного вида значками завал, пылившийся в углу и пугающий коллег. Хотелось выйти из кабинета последней. Пружина сжималась все туже и туже. Арина мерзла, казалось, что кости сделаны изо льда, и холод расходится от них, заполняя тело. Пальцы сводило судорогой. И невозможность, чудовищность самой мысли о том, чтобы бросить бабушку, мешала ей лечь в постель и больше не шевелиться. Вообще. Перестать существовать, исчезнуть, уйти, нырнуть внутрь жадной смердящей пасти, распахнутой за спиной.

Она попеременно то жутко ненавидела старушку, то была к ней безразлична. Стрелка барометра упала до крайней отметки.

В субботу Арина закрылась в ванной. В попытке дать волю слезам. Даже воду включила, как давным-давно в «чудесные» школьные годы. Бесполезно. Уронив голову на руки, она просидела несколько часов и не заметила этого. Время замерзло, остекленело и разбилось на тысячи острых осколков: бери любой и пользуйся как бритвой.

ОН НЕ ЗВОНИЛ

Хуже этого не было ничего.

Кто познал нежность, тот отмечен. Копье Архангела пронзило его душу. И уж не будет душе этой: ни покоя, ни меры никогда!

Фаина Раневская

В воскресенье утром Арина поскользнулась и ударилась лбом о косяк, в обед опрокинула на грудь, живот и колени кастрюльку почти кипящего супа. Вздулись пузыри. Острая сильная боль ненадолго привела ее в чувство. Она встала под холодный душ. Дикий метод, подсказанный Аленой пару лет назад. Намазалась остатками облепихового масла. Натянула трусики. Выругалась.

На ум пришла цитата из Дань Шеня:? «Отдавая — делай это легко. Теряя — делай это легко. Прощаясь — делай это легко».

Я не могу! Можешь! Но всплеска решимости хватило на четверть часа (потраченных на бабушку), а после отчаяние навалилось и стало раздирать душу когтями втрое сильнее…

Моя попытка быть счастливой.

Аут! Фальстарт! Офсайд!

Глупой была, я знаю, милый.

Заступ! Вес не взят!

Что же теперь? Рифмую избито:

Кровь. Любовь. Вновь.

По нежной ладони — бейсбольной битой.

Молчание жестче слов.

Котенок памяти очумевший,

Тычется в ножку стола.

Я не умею быть потерпевшей.

That s all. Такие дела.

Арина съежилась под одеялом. Завтра с утра вставать и идти на работу. Ни за что. В коротком и беспокойном сне смерть пригрезилась стройной девушкой с одухотворенным прекрасным лицом. Она протягивала к Арине белую душистую ладонь и манила за собой. Сочувствие и понимание вздрагивали в уголках губ, сложенных в кроткую улыбку. Шевелились и переливались складки длинного платья.

— Рина!

— Рина!

— Рина!

Бросилась к телефону, упала с дивана, окончательно проснулась, схватила трубку, уже понимая, что никто не звонит, так остатки кошмара, очередная шиза, не более того.

— Да!

— …

— Почему вы молчите? Алло?

Гудков не было. Трубка дразнила пугающей тишиной.