ему, словно ягненок на поводке. Невинность и доверчивость жены возлагали на него ответственность за ее судьбу перед Богом. Он знал ее и оберегал. Но Нортон не видел или не хотел видеть, что покорность Сэди не отпускает его, тащит за собой. Вот и сейчас он следует за женой в горячих, удушающих туманных испарениях, хотя уже и радуги под прозрачной водой исчезли.

К тому времени, когда они обошли круг по дощатому настилу, солнце скрылось за холмами, и тень от высоких сосен упала на пустынную дорогу. Бессознательное беспокойство заставило Нортона, когда он вел машину, бросить взгляд на индикатор уровня топлива. Белая стрелка говорила, что бензобак почти пустой. Сэди, должно быть, тоже это заметила, потому что внимательно смотрела на мужа в слабом свете уходящего дня.

– Как думаешь, дотянем? – спросила она со странной живостью.

– Конечно, дотянем, – ответил Нортон, хотя совсем не был в этом уверен.

До озера им не встретилось ни одной заправочной станции, а новый отрезок пути займет не меньше часа. Некоторый запас бензина в баке был, но Нортон никогда не пытался узнать, сколько именно: он всегда заправлялся вовремя и не испытывал судьбу. Пережитое из-за Сэди волнение отвлекло его внимание, и он даже не посмотрел на датчик. А ведь они спокойно могли заправиться в Маммот-Джанкшен. Нортон включил дальний свет, но и теперь двигающаяся впереди маленькая освещенная пещера не могла соперничать с темным войском наступающих сосен. Как приятно было бы увидеть в зеркале заднего вида свет фар другой машины! Но зеркало заполняла одна лишь темнота. В иррациональном приступе малодушия Нортон остро ощутил тяжесть тьмы: она давила ему на темя, жестоко и упорно сжимала с боков, словно поставила себе целью раздавить защищавшую его хрупкую костную оболочку.

Чтобы увлажнить сухие губы и противостоять тьме, Нортон вдруг запел, чего давно уже не делал:

Ливерпульские бродяги,Вас хочу предостеречь,Не берите на охотуНи собаку, ни картечь…

Печальные слова песни лишь обостряли их ночное одиночество.

Однажды, заснув на нарах,Я видел чудесный сон…

И вдруг словно свечу ветром задуло: Нортон забыл слова. Но тут подхватила Сэди:

Я снова был в ЛиверпулеИ ехал в Мерилебон.

Закончили песню они уже вместе:

Любимая была рядом,И кружка эля в руках.Но проснулся с разбитым сердцемВ Ван-Дименских местах[32].

Нортона расстроило, что он забыл слова песни: ведь он знал ее наизусть – так же как собственное имя. Память стала его подводить.

Еще полчаса они ехали, не встречая привычных ориентиров, а стрелка датчика опустилась ниже некуда. Нортон прислушивался к слабому рокоту мотора, как прислушиваются к дыханию умирающего родного человека, уши ловили любое нарушение в работе двигателя – перебой, паузу.

– Даже если мы дотянем до заправки, – проговорила Сэди с натянутым смешком, – нас могут ждать две другие неприятности: трейлер, занявший наше место, и медведь в палатке.

Наконец впереди стало вырисовываться озеро – блестящий серебряный просвет среди темных конусообразных сосен, в нем отражались звезды и недавно взошедшая луна. В свете фар мелькнула тень – это олень скрылся в густом кустарнике. Звук копыт и вид открывшейся воды успокоил их. На противоположном берегу озера скопление крошечных огоньков указывало на магазины в центре лагеря. Через двадцать минут они, смеясь, как беспечные юнцы, въезжали на освещенную автозаправку. Мотор заглох в пяти ярдах от насоса.

Такой веселой Нортон не видел жену с начала путешествия. Жизнь на открытом воздухе, пусть даже в национальном парке, среди других палаток и трейлеров, отнимала у нее все силы. В один из вечеров, когда он вышел на несколько минут прогуляться вдоль озера, оставив жену мыть грязную посуду после ужина, она впала в истерику и бросилась следом за ним с кухонным полотенцем. Сэди махала руками и кричала, синие тени сгущались вокруг нее, и она словно тонула в них. И он сразу повернул назад. Но на этот раз оставшийся позади страх темноты, пустой бензобак и безлюдная дорога встряхнули ее, как хороший глоток бренди.

Возбуждение жены сбивало его с толку, он больше привык к ее странным и нелепым страхам. Когда они подъехали к кемпингу и свернули на тропу D, у Нортона дрогнуло сердце. Их палатки не было. Но тут, стыдясь собственной глупости, он заметил, что палатку просто заслонил длинный округлый алюминиевый трейлер, поставленный рядом.

Нортон отвел машину на парковочное место за трейлером. Фары высветили в нескольких ярдах от их палатки что-то вроде темной горки. Сэди издала тихий торжествующий смешок:

– Пятьдесят восьмой!

Потревоженный ярким светом или шумом двигателя, медведь попятился от мусорного бака. А потом, неуклюже переваливаясь, скрылся среди темных палаток и трейлеров.

Сэди не любила готовить ужин после наступления темноты: запах еды мог привлечь животных. Сегодня же она сразу направилась к лагерному леднику за озерной форелью, которую выловили накануне. Она пожарила ее и подала с холодным картофелем и горячими початками кукурузы. И даже при свете фонарика развела шоколадно-молочный коктейль, да еще нагрела воды для мытья посуды.

Чтобы как-то загладить оплошность с водой и бензином, Нортон стал особенно тщательно убираться. Недоеденную жареную рыбу он завернул в вощеную бумагу, положил в сумку-холодильник и убрал в багажник, туда же засунул пакет печенья, среди которого было и ванильное. Потом тщательно проверил, закрыты ли окна, и запер дверцы. Багажник был забит до отказа консервами, туалетными принадлежностями и много чем еще – хватило бы на два месяца. Нортон и его проверил – плотно ли закрыт. Взяв ведерко с мыльной водой, дочиста оттер деревянный стол и две лавки. Медведи забредают только в грязные кемпинги, рассказывали смотрители, – туда, где валяются объедки, или если еда хранится в палатках.

Каждую ночь медведи бродили по кемпингу от одного мусорного бака к другому, набивая животы. Бороться с этим было трудно. У баков железные крышки, а сами баки вкопаны в землю, но хитрые медведи откручивали крышки и выгребали лапами содержимое, выискивая среди вощеной бумаги корки хлеба, объедки гамбургеров и хот-догов, вылизывали банки из-под меда или джема, подбирали все, что легкомысленные туристы не хранили в холодильниках или плотно закрытых контейнерах. Несмотря на строгие правила, люди к тому же кормили медведей и, чтобы сфотографировать зверя, приманивали его сахаром или крекерами и даже подсовывали ему под морду детей для забавного снимка.

Сосны ощетинились тенями в синем размытом лунном свете. Нортону привиделись огромные грубые очертания медведей, они мягко ступали в ночной тьме и вынюхивали пищу. Голова у него снова разболелась. Наряду с головной болью что-то еще не давало ему покоя, мучая, как забытые слова песни, – то ли пословица, то ли воспоминание, пытающееся прорваться в сознание. Однако, как он ни старался, ничего не приходило на ум.

– Нортон, – тихо позвала его из палатки Сэди.

Он послушно пошел на