голос жены, двигаясь медленно, словно лунатик в трансе, и, войдя в палатку, застегнул молнию на брезентовой двери с маленьким окошком из москитной сетки. Спальный мешок успел нагреться от женского тела, и Нортон подкатился к Сэди под бок, почувствовав себя как в уютном гнездышке.

Нортона разбудил грохот. Сначала он ему снился: разрывающий уши шум, звон бьющегося стекла. Но и проснувшись – с удивительно ясной головой – он продолжал слышать низвергающийся водопадом звон колоколов и гонгов.

Рядом лежала напряженная Сэди. Дыхание жены щекотало Нортону ухо.

– Это мой медведь, – сказала она таким тоном, будто сама вызвала зверя из мрака.

После первоначального грохота воцарилась странная тишина. Потом Нортон услышал возню вблизи машины. По характеру постукивания и позвякивания можно было предположить, что медведь сбрасывает вниз жестяные и стеклянные банки. «Залез в багажник, – подумал Нортон. – И теперь собирается вскрыть наши банки с тушенкой, супами, консервированными фруктами и все сожрать». Представив себе медведя, набивающего брюхо их запасами, Нортон вышел из себя. В его сознании зверь был как-то связан с пропажей воды, с пустым бензобаком, и вот теперь в довершение всего он собрался за одну ночь лишить их двухмесячных запасов продовольствия.

– Сделай что-нибудь. – Сэди свернулась калачиком под одеялом. – Отгони его.

Голос жены бросал ему вызов, но тело отяжелело от сна. Было слышно, как медведь мягко ступает, шаркая лапами, у самой палатки. Брезент ходил ходуном. Нортон осторожно, превозмогая желание остаться в тепле, выбрался из спальника и прильнул щекой к москитной сетке. Призрачный лунный свет высветил зверя, который ссутулился у левого заднего окна автомобиля, протискиваясь в дыру, где раньше было стекло. С хрустом, словно комкая лист бумаги, медведь вытащил из машины то, что раньше было соломенной шляпкой с лентами.

Нортон чуть не задохнулся от ярости. Какое право имеет проклятый зверь портить шляпу его жены! Это соломенное чудо – чуть ли не часть ее тела, а чудовище погубило его, разорвало на части самым безжалостным образом.

– Оставайся здесь, – велел жене Нортон. – Пойду прогоню эту тварь.

– Возьми фонарь. Он его испугает.

Нортон нащупал на полу холодный цилиндрический предмет, расстегнул молнию на брезенте и ступил на залитую холодным лунным светом землю. Медведь тем временем добрался до жареной рыбы и теперь, стоя на задних лапах, возился с вощеной бумагой. Внизу валялась изуродованная шляпка Сэди – жалкий пучок соломы.

Нортон направил луч света прямо в глаза медведю.

– Эй, ты, убирайся отсюда, – приказал он.

Зверь не пошевелился. Нортон сделал шаг вперед. Тень медведя возвышалась над машиной. В свете фонаря Нортон разглядел острые зубья стекла, торчащие в окне.

– Убирайся… – Твердо держа в руке фонарь, Нортон продвигался вперед: сила воли человека требовала бегства зверя, и медведь должен был покориться и отступить. – Убирайся…

Но тут в поединок вступила другая воля, и она оказалась даже сильнее человеческой.

Тьма сжала кулаки и ударила. Свет погас. Луна скрылась за облаком. Горячая тошнота пронзила его сердце и живот. Он боролся, ощущая в горле и ноздрях густой сладкий вкус меда. Откуда-то издалека, словно с другой планеты, до него донесся пронзительный крик – ужаса или триумфа, он так и не понял.

То был последний медведь, ее медведь, пятьдесят девятый.

Матери

Эстер еще не успела спуститься вниз, когда Роза заглянула в дом через заднюю дверь:

– Эй, Эстер, ты готова?

Роза жила с мужем-пенсионером Сесилом в дальнем из двух коттеджей, стоящих на дороге, которая вела к жилищу Эстер – крытому соломой фермерскому дому с собственным мощеным двором. Мостили двор не простым булыжником, как улицы, а брусчаткой, и вытянутые узкие прямоугольники образовали мозаику, за несколько веков отполированную ногами людей и копытами скота почти до идеальной гладкости. Брусчаткой был вымощен и темный коридор за прочной, дубовой, обитой гвоздями дверью, где располагались кухня и подсобное помещение. При старой леди Бромхед брусчатка и там служила полом, но после того, как девяностолетняя дама сломала бедро и переехала в дом престарелых, жильцы, не имевшие слуг, убедили ее сына постелить там линолеум.

Дубовая дверь была задней, ею пользовались все, кроме случайно забредших сюда людей. Выкрашенная желтой краской передняя дверь, по бокам которой росли два остроконечных куста самшита, выходила на поле размером в акр, заросшее колючей крапивой, позади которой в серое небо взмывала церковь над зубцами окружавших ее надгробий. Главные ворота фермы открывались как раз у угла кладбища.

Эстер натянула красный тюрбан на уши и расправила фалды кашемирового пальто так, чтобы случайный прохожий увидел в ней высокую, статную, чуть полноватую женщину, а не беременную на восьмом месяце. Соседка вошла в дом без звонка. Эстер так и видела, как Роза, любопытная, жадная Роза, производит осмотр голых досок коридора и пялится на разбросанные в комнате и кухне детские игрушки. Эстер никак не могла привыкнуть к бесцеремонному, без звонка вторжению в дом посторонних. Так поступал почтальон, потом булочник, еще посыльный бакалейщика, и вот теперь Роза. Но она-то жила в Лондоне и должна была знать правила приличия.

Однажды, когда Эстер громко, не выбирая выражений, переругивалась за завтраком с Томом, задняя дверь распахнулась и на брусчатку коридора посыпались письма и журналы. «Утренняя почта!» – послышался затихающий крик удалявшегося почтальона. Словно подглядывают, подумала Эстер. После этого случая она некоторое время закрывала дверь на засов, но потом ее стал раздражать настойчивый стук в дверь торговцев, не понимавших, почему дверь днем заперта, а потому звонивших и ждущих, когда хозяйка спустится и с шумом отодвинет засов. Тогда она перестала запирать дверь, стараясь пореже спорить с мужем или хотя бы делать это не так громко.

Когда Эстер спустилась, Роза ждала ее у дверей, нарядно одетая в полосатое твидовое пальто и атласную шляпку цвета лаванды. Рядом с ней стояла белокурая женщина с худым лицом, ярко-синими веками и полным отсутствием бровей. Это была миссис Нолан, жена владельца паба «Белый олень». По словам Розы, миссис Нолан никогда не бывала на собраниях Союза матерей – у нее не было компаньонки, и потому Роза пригласила ее присоединиться к ним.

– Можешь подождать еще минутку, Роза? Я только скажу Тому, что ненадолго отлучусь. – Эстер повернулась и бодро зашагала по брусчатке на задний дворик, почти физически ощущая, как Роза оценивает ее шляпу, перчатки и лакированные туфли на каблуках.

Том сажал ягоды на свежевскопанной грядке за пустой конюшней. Дочка сидела на куче краснозема и складывала его сломанной ложкой себе на колени.

Легкое раздражение Эстер, вызванное тем, что Том не побрился и позволяет дочери копаться в грязи, улеглось при виде того, как эти двое хорошо ладят друг с другом.

– Том! – Она машинально дотронулась белой перчаткой до грязных от земли ворот. – Я ухожу. Если задержусь, сваришь малышке яйцо?

Том выпрямился и прокричал в ответ что-то