Поглядывал во все стороны – вертеть головой или вращать глазным яблоком для этого не требовалось, так уж устроено акулье зрение: смещение роговицы изменяет угол обзора при внешней неподвижности глаза. Но сколько ни зыркал, нигде не видел яркого капитанского наряда.

Раскидать столпившихся вокруг меня и вернуться в родную стихию недолго, но толку-то? Покалечу несколько матросиков челюстями и хвостом – на боеспособности «Жирафа» это скажется не сильно… Надо было что-то решать, и побыстрее, пока не подступило кислородное голодание.

Матросы расступились, и я увидел рыжебородого здоровяка. Был он невысокий, но очень широкоплечий, и смахивал на викинга былых веков, и оружие держал в руках соответствующее, – топор исполинских размеров.

Никак затевают разделку моей туши? Нет, нет, ребята, суп из акульих плавников кок вам не приготовит, у меня другие планы на сегодня…

И тут я увидел его. Вернее, сначала увидел высокие, до бедер, малиновые ботфорты, топающие по трапу. Малиновые, ктулху побери! Ну кто же еще, кроме капитана Форрета, способен здесь напялить такую декадентскую обувь?

Точно, он и есть… Но спуститься на шкафут и приблизиться капитан не спешил. Осторожничал, декадент. Застыл, спустившись на две трети трапа, что-то произнес командным голосом. Наверху дробно застучали деревянные подошвы, а бородач-викинг занес над головой секиру, примериваясь отрубить мне хвост.

Пора!

Акулий хвост ударил раньше, и все-таки не разминулся с топором, но лезвие зацепило вскользь. Бородач отлетел к борту, потеряв свое оружие. Еще удар хвостом, в другую сторону, – с ног сбиты еще трое. Удар головой. Хруст костей на клыках. Кровь в пасти. Выстрел. Мимо! Еще выстрел… Попали, гады.

Они оказались парнями не робкого десятка – старались не просто увернуться от пасти и хвоста, но и сами пускали в ход оружие, а обвешаны им были тут все.

В пылу схватки я не сразу заметил, что освещенность как-то странно изменилась… Потом заметил и сообразил: акульи глаза, не предназначеные для воздушной среды, начинают подсыхать. Надо спешить…

Со стороны, наверное, все выглядело эффектно: пятиметровая туша скачет по палубе, сгибаясь и распрямляясь со стремительностью пружины. А мне эта стремительность давалась ценой изрядной боли, – изрядной даже для акулы с ее высоким болевым порогом. Болели раны, нанесенные зубами земноводных. Болели свежие, только что полученные от пуль, абордажных сабель и прочего оружия, оказавшегося под рукой у хронофлибустьеров. Я старался не обращать на боль внимания, я добирался до Форрета.

Он мгновенно оценил обстановку и пытался унести ноги, но помешали собственные матросы, выполнявшие недавний приказ капитана и спешившие вниз с баграми и топорами. На трапе случилась заминка, и я ей воспользовался. Подпрыгнул, оттолкнувшись от палубы, вцепился клыками в обтянутую красной тканью спину, – и она стала еще краснее… Не разжимая хватку, рухнул вместе с капитаном обратно, заодно смахнув с трапа пару матросов.

Челюсти у кархародона мощные, я чувствовал, как ломаются и крошатся под ними кости Форрета, – и резко подался в сторону, выдрав огромный кусок окровавленной плоти.

Дело сделано. Пора уходить, – на полубаке уже наводили в мою сторону легкую вертлюжную пушку, а выстрел из нее прикончит даже живучего кархародона.

Еще пара прыжков, еще несколько нанесенных и полученных ран, и большая белая акула выпала в море, проломив фальшборт.

Из пушки они все-таки пальнули вдогонку, но с большим перелетом, картечь вспенила воду далеко впереди по курсу…

* * *

Человеческая личность уходила, утекала, как вода сквозь пальцы.

Детский стишок я уже не твердил, позабыл слова. Смутно помнил, что должен еще раз попробовать с кем-то связаться (как, каким способом?), но уже не мог вспомнить, с кем… и для чего это нужно…

И уж тем более (я сообразил это сильно позже) кархародона не смущал факт, наверняка настороживший бы Сергея Чернецова: солнце стояло высоко в зените, хотя по времени было раннее утро.

Но Чернецов исчезал, испарялся, – к берегу приближалась акула, не знающая, что такое солнце и что такое утро, управляемая последним полученным от человеческой ипостаси заданием: не сворачивать, ни в коем случае не сворачивать!

Установка сработала, кархародон не свернул и не сбавил ход, выбросился на низкий песчаный берег. Жаберные щели втянули воздух, – и тотчас же громадная туша начала менять очертания и размеры.

Я происходившего со мною уже не осознавал… Нечем было осознавать.

Дикий голод – мое нормальное чувство после двойной трансформации. И прискорбное состояние мозгов, увы, тоже в порядке вещей. На сей раз оно длилось недолго, – в ипостаси безмозглой акулы я провел немного времени, спасибо г-же Лернейской… Когда вспомнилось название ягоды, я уже был в относительном порядке. И понял: что-то не так. Но что именно, сообразить смог далеко не сразу.

Лишь когда желудок объявил забастовку: дескать, еще одна пригоршня, и все полезет обратно, – меня осенило. Черника! Никак не может поспеть в этих широтах черника в начале июня… Она даже в окрестностях нашей семейной «фазенды», то есть значительно южнее, в июне мелкая и зеленая.

Мысль о скороспелом генномодифицированном сорте я так и сяк повертел в голове и отбросил в сторону. Таким сортам место где-нибудь на ферме, а не в безлюдном лесу.

Версий осталось ровно две. Либо сейчас не июнь. Либо я не на северном побережье Балтики. Учитывая склонность галеона «Жираф» к пространственно-временным прыжкам, внимания заслуживали обе.

Определиться с пространством было проще. Насколько я помнил карту, здесь вдоль берега, а местами и прямо по берегу проходит достаточно оживленная автотрасса (выбирали место для акции так, чтобы после рассвета результаты нашей инсценировки быстро обнаружили). Даже если плывущая наобум акула угодила в то место, где шоссе удаляется от береговой линии, до него километр, максимум полтора.

И я пошагал по лесу, оставляя море за спиной. Интересно, как отнесутся местные обыватели к моему облику заядлого нудиста? С пониманием и толерантностью? Или незамедлительно известят полицию? Ладно, переживу, – в худшем случае попаду в комфортную шведскую тюрьму, откуда начальство меня благополучно вытащит.

Но чем дольше я шагал, тем менее вероятным становился второй вариант: место другое. Ни единого звука, свидетельствующего о проезжающих по шоссе машинах, не раздавалось. Лишь шумели над головой кроны сосен, да чирикали перепархивающие в подлеске пичуги.

Я не терял надежды. Может, шоссе тут менее оживленное, чем показалось при изучении карты. Или, например…

Дорога открылась взгляду неожиданно, едва я поднялся на вершину небольшого взгорка, покрытого валунами. Проселочная дорога, грунтовая.

Ездили тут не машины, как я убедился после детального изучения дорожного покрытия. На песчаных участках отпечатались копыта и узкие колеса телег, при этом ни единого следа от автомобильного протектора не обнаружилось. Зато я нашел пару кучек конского навоза. И гвоздь – квадратный в сечении, наверняка выпавший из подковы. Причем гвоздь был изготовлен не фабричным способом, на нем виднелись следы ковки…