– Тогда что вас в нем настораживает?

Уэлан пожал плечами:

– Я согласен со многим из того, о чем он говорит. Мне просто не нравится этот «социальный мессия», которого он изображает. Слишком уж он себя пиарит, я такого не люблю. У него популярный блог, огромное количество подписчиков в «Твиттере», и он мастерски умеет этим пользоваться. Чертовски фотогеничен, надо признать, но почему-то мне кажется, будто у него во всем этом свой интерес. Уж больница ему дорогу никак не переходила.

Я посмотрел на красавчика за столом президиума. Тот внимательно слушал женщину.

– Какой интерес?

– Все, что поможет ему в адвокатской карьере. Скорее всего, политический. Этот тип – прирожденный политик, и на этом деле он может сорвать себе бонус… Ага, наконец-то. Главное событие, вот оно, начинается.

Выступавшая наконец выдохлась и, повернувшись к Одуйе, представила его публике. Пока она переводила дух, он энергично аплодировал ее выступлению, на что зал откликнулся, хотя и с меньшим энтузиазмом. Потом, вместо того чтобы выступать сидя, как предыдущий оратор, Одуйя снял микрофон с подставки и поднялся.

– Спасибо, Таня. И спасибо вам всем за то, что пришли. Если бы не дождь, нас было бы больше.

Одуйя улыбнулся и сделал паузу. Усиленный микрофоном голос впечатлял еще больше. По залу прокатились одобрительные смешки. Впрочем, едва он смолк, лицо его снова сделалось серьезным.

– Есть те, кто говорит, будто таких вещей, как чувство локтя, больше нет. Мол, связи, что объединяли наше общество, порваны. Всем на все наплевать. – Он снова сделал паузу для большего эффекта. – Так вот, я вижу, стоя здесь сейчас, что это не так. Я вижу людей, которым не все равно. Людей, кто беспокоится за свои семьи и за соседей, людей, желающих своим детям лучшей жизни. Людей, возмущающихся, что их не слышат!

Его окрепший голос отозвался эхом от стен церковного зала, который разразился дружными аплодисментами.

Но я заметил, как он чуть отодвинул микрофон от рта, чтобы тот не фонил. Уэлан говорил правду: Одуйя великолепно знал, что делает.

Следующие десять минут он говорил – ярко, но со сдержанной страстью. Что-то из истории больницы я уже знал; впрочем, местные – наверняка тоже. Это ничего не меняло. Одуйя завладел всеобщим вниманием, и я сомневался в том, что в зале найдется хоть один человек, не следивший за ним. Он вышел из-за стола и, медленно обойдя незанятый стул, остановился на самом краю сцены. Зал затих. Одуйя молчал, нагнетая напряжение.

– Я не говорю ничего такого, чего бы вы от меня не слышали прежде. Закрытие нашей больницы – кража, а это именно кража наших прав, нашей земли ради наживы. Во всем этом нет ничего нового. Все это мы уже проходили. Но сейчас речь идет уже не о нашей земле, не о наших домах или о чьей-то алчности. Речь идет о жизнях. Погибли люди. И что мы слышим от полиции? Ничего.

– Ну вот, – пробормотал Уэлан, выпрямляясь.

Одуйя вытянул руку в направлении пустого стула в торце стола.

– У полиции имелась возможность говорить напрямую с людьми этого района, но вместо этого они предпочли молчать. Где они? Почему их здесь нет?

– Вот трепло, – прошипел Уэлан. – Ни одна собака нас сюда не приглашала.

Однако присутствующие приняли слова Одуйи за чистую монету. По залу прокатился возмущенный гул. Одуйя стоял у пустого стула. Теперь я понимал, что это хорошо продуманный трюк.

– Все, что нам известно, – это что погибло трое людей и тела их были оставлены гнить там, в бывшей больнице. Мы не знаем, кто они, нам ничего о них не сообщили. Но в одном нет сомнения: они не заслужили того, чтобы умереть, как крысы, в таком же небрежении, как сама больница Сент-Джуд. И никто не заслуживает подобного!

Зал взорвался аплодисментами, одобрительным свистом и криками. Теперь Одуйя ходил по сцене из стороны в сторону, и голос его становился все громче.

– Как могло случиться такое? Наши жизни – наши жизни, ваши и ваших детей – неужели они стоят так дешево? Не заблуждайтесь, жизни наших детей тоже под угрозой! Из надежного источника мне стало известно, что одна из несчастных, умерших здесь, была беременна…

– Ох, черт, – выдохнул Уэлан у меня над ухом.

– Полицейские не хотят, чтобы вы знали об этом, поскольку это бросает тень на них самих. И это действительно так! – Одуйя больше не сдерживал ярости. – То, что произошло в больнице Сент-Джуд, не просто трагедия. Это симптом. Симптом болезни, поразившей наше общество. И что, мы будем сидеть сложа руки, пока она распространяется повсюду?

Люди вскочили, громко аплодируя и выкрикивая гневные слова. Уэлан уже протискивался к выходу. И в центре всего этого безумия, в мертвой зоне урагана стоял Одуйя. Он молчал, запрокинув голову, – он наслаждался этим.

Я досидел до конца собрания, но никто из выступавших после Одуйи не мог сравниться с ним. Максимум, что они сумели, – вторить ему, безуспешно пытаясь вызвать похожую реакцию зала. Сам он все это время сидел на своем месте за столом, вежливо их слушая. Однако народ начал расходиться еще до окончания последнего выступления. Когда все завершилось, я тоже направился к выходу. Уэлана и след простыл; впрочем, он наверняка спешил доложить Уорд о том, что случилось. Взорванная Одуйей бомба вызовет в полиции серьезное обсуждение. Он подложил им свинью, обнародовав конфиденциальную информацию, не известную никому, кроме узкого круга занятых расследованием. И это означало только одно: утечку. Теперь Уорд предстоял форменный кошмар со стороны прессы, у которой к ней найдется куча неприятных вопросов.

Сильного дождя за то время, что я провел в церкви, так и не было, хотя легкая морось в воздухе висела. Люди продолжали выходить, но, похоже, я был одним из последних. Запахнув куртку, я зашагал к месту, где оставил машину, и тут меня окликнули:

– Доктор Хантер!

Я оглянулся. Меня догонял не кто иной, как Адам Одуйя. Он широко улыбался.

– Я так и понял вчера, что это были вы. Как вы?

Вероятно, на лице моем отобразилось удивление, потому что улыбка его сделалась сочувственной.

– Мы с вами встречались, но довольно давно. Восемь или девять лет назад. Помните дело Гейл Фэрли? Я был в команде защиты Кевина Баркли.

У меня ушла секунда на то, чтобы вспомнить, о чем он говорит. Гейл Фэрли сбежала из дома в семнадцать лет, а потом ее разложившийся труп нашли в лесу. В убийстве обвинили Кевина Баркли, тридцатилетнего умственно неполноценного безработного, в комнате которого полиция обнаружила принадлежавшие ей вещи. Я выступал экспертом со стороны защиты и сумел выяснить, что к моменту, когда тело девушки отыскали, она была мертва от четырех до шести недель. Поскольку в данный период времени Кевин Баркли находился в больнице после ДТП, он никак не мог убить ее.

Полиция и прокуратура восприняли это в штыки. Сторона обвинения из кожи вон лезла на перекрестных допросах в попытках опровергнуть мое заключение, однако факты – штука упрямая. Баркли оправдали, а вскоре после этого был обвинен и признан виновным в убийстве Гейл Фэрли его сосед по комнате.