Считая, что нарциссические фантазии дневника Анны могут быть очень тесно связаны с ее замужеством, я однажды спросил ее, кого она подразумевала под изображенными ею любовниками.

– Помимо того, что молодой человек был моим сыном! – добавил я.

Но ее оборона была все еще прочна. Она настаивала на том, что моделью для ее любовников послужила чета новобрачных, которые приехали провести медовый месяц в Гастайне. Нескромно ведя себя на людях, они стали притчей во языцех. Горничные жаловались, что они по утрам очень долго спят; на экскурсии же они вели себя совершенно скандально, причем прямо под носом у Анны и ее тети, хотя надо признать, что не настолько скандально, как любовники в ее дневнике. Их поведение ее и потрясло, и позабавило; но молодая пара еще и тронула ее до глубины души, потому что ее дар Кассандры подсказал ей, что молодому мужу жить осталось недолго.

– А вас в юной даме нет вовсе? – спросил я с иронией.

– Естественно, есть! Я же вам говорила.

– Со своим мужем.

– Не совсем. В основном я думала о тех новобрачных.

Она теребила свой крестик.

– Ну конечно! Дальше вы мне скажете, что ваши новобрачные подружились с корсетницей и пригласили ее к себе в постель!

– Нет, конечно же, нет! Скорее всего, это была мадам Р.

Это не явилось неожиданностью – она всегда с исключительной теплотой говорила о своей петербургской подруге и наставнице. Я спросил ее, почему она сделала мадам Р. корсетницей.

– Потому что она всегда подчеркивала значение дисциплины, если вы хотите чего-нибудь добиться в балете. Самодисциплина, доходящая до боли.

– Так белый отель...

– Это просто моя жизнь, понимаете! – перебила она несколько раздраженно, как бы желая вместе с Шарко сказать: «Ја n'empeche pas d'exister »[25].

– А ваша подруга была склонна к легкомысленным приключениям? – спросил я.

– Ни в коем случае! Ведь она еврейка, обращенная в православие, а вы знаете, что более ревностных христиан не бывает!

Фрау Анна добавила, что много думала о замужестве своей подруги (надеясь, что они здоровы и счастливы в эти мрачные времена) и о мистической образности Песни Песней.

– Из них получилась идеальная пара. Счастье, что она нашла себе такого замечательного мужа. Он уже, конечно, немолод, но некоторые мужчины к старости делаются привлекательнее.

Возбужденная, она умолкла, и я спросил ее, не могло ли между ней и мадам Р. появиться какое-либо соперничество. Когда она отрицала это предположение, ее хрипота и одышка усилились, а рука непроизвольно прижалась к груди. Я напомнил, что их сближение очень ее удивило.

– Вы никогда не думали, что его интерес направлен на вас, фрау Анна?

Она не ответила, но покачала головой, пытаясь вздохнуть.

– Но разве вас не оттолкнула в сторону эта дама, в вашем дневнике? – настаивал я.– В вашу постель вторглась соперница, разве не так?

– Ничего подобного! – ответила она со страданием в голосе. Вслед за этим, находясь в болезненном состоянии, она допустила удивительное признание: – Если хотите знать, это написано о нашем с мужем медовом месяце. Здесь вы правы. По крайней мере, эта часть. Две женщины на самом деле одна. Понимаете, я думала, что, если бы только обладала живостью и оптимизмом, присущими моей подруге несмотря на все, через что ей пришлось пройти, я не испытывала бы такого чудовищного напряжения.

– Почему вы были в напряжении, фрау Анна?

– Боялась, что не смогу оправдать его ожиданий.

– Понимаю. Он, естественно, полагал, что вы девственница, и вы опасались, что все откроется?

– Да.– Она опять дотронулась до крестика.

Я сказал, что она транжирит мое время; что больше не могу выносить ее постоянную ложь; что если она не будет со мной полностью откровенна, в продолжении анализа нет никакого смысла. Наконец, с помощью подобных угроз, мне удалось вытянуть из нее правду о ее замужестве. Его интимная сторона оказалась не разочарованием, а совершенным бедствием – кошмаром, по крайней мере с ее точки зрения. В этом были виноваты галлюцинации – она никогда не была полностью от них свободна, но в тот период они мучили ее постоянно. Они вставали перед глазами, когда бы ни происходило сношение, и были такого же навязчивого характера, как описано в ее дневнике, отличаясь только в деталях. Наводнение и пожар в отеле можно связать с гибелью ее матери, но две остальные галлюцинации, о падении с большой высоты и о похоронной процессии, погребаемой лавиной, были для нее необъяснимы; последняя была наиболее частой и самой ужасающей, потому что она страдала клаустрофобией.

Она не думала, чтобы муж о чем-то таком подозревал. Разве вы не можете представить, говорила она, какая это была пытка – видеть перед глазами эти сцены, притворяясь в то же время, что находишься на вершине блаженства? И разве не правда, что продление такого брака причинило бы мужу великое зло?

Она объясняла свое нежелание признаться во всем этом раньше тем, что не хотела показаться в чем-то обвиняющей своего мужа. И была непоколебимо уверена, что никакой его вины не было. Он был нежен, терпелив и искусен; она любила все интимные ласки, ведущие к соитию; точнее – любила до тех пор, пока знание о неизбежности галлюцинаций не заставило ее ненавидеть даже прелюдию к акту. Впрочем, сказала она, его поведение в постели не могло играть никакой роли, – она уверена, что галлюцинации возникали только как предупреждение о том, что ей ни в коем случае нельзя понести ребенка, как она уже говорила мне раньше. Даже прерванные половые акты содержат элемент риска.

В Гастайне она примирилась со своей бездетностью, почему к ней и вернулось здоровье. Она чувствовала себя способной сублимировать свои желания и потребности; но в венском зловонии они опять начали ее мучить, и поэтому ее симптомы возобновились.

Вряд ли теперь можно не согласиться, сухо сказала она в заключение, что блаженство, описанное в ее дневнике, никак нельзя соотнести с ее собственным браком; «автобиографическими» были только катастрофы. Она заметила также, что если в ком-либо и намеревалась изобразить своего мужа, так это в немце-адвокате, которому она дала имя Фогель[26]. Я выразил недоумение, и фрау Анна сказала, что сама не знает, почему представила его в таком черном цвете, и готова на все, чтобы это исправить. Да, ее муж и его родственники порой выражали умеренно-антисемитские взгляды; но реже и не столь явно, как большинство других ее знакомых. Между ними никогда не было никаких неприятностей – по той простой причине, что она не чувствовала необходимости рассказывать мужу об этом незначительном аспекте своего происхождения[27]. Ее очень огорчала злобная карикатура на превосходного молодого человека. Я заверил ее, что это совершенно понятно: она вынуждена была причинить ему страдание, что для нее самой было очень болезненным; за эту-то боль она ему и мстила.