Вскоре после того, как вскрылись сексуальные проблемы, с которыми ей пришлось столкнуться во время своего замужества, мне удалось вызвать из ее прошлого еще одно неприятное воспоминание. Я дал ей ознакомиться с опубликованной незадолго до этого историей болезни[28], и она настойчиво хотела обсудить со мной одержимость этого пациента коитусом morefemrum[29](обыкновенно со служанками и женщинами из простонародья). Это, казалось, чрезмерно ее интересовало, что, конечно, напомнило мне эпизод в конце ее дневника. Я заметил по данному поводу, что нахожу странным ее знакомство со способом полового акта, не являющимся общепринятым в образованных кругах общества. Пациентка явно расстроилась, ей было трудно говорить; но когда она совладала с собой, то поведала мне о случае, связанном с А. из Петербурга, отцом ее нерожденного ребенка.

Это случилось как раз в то время, о котором она прежде говорила как о единственном радостном воспоминании, касающемся его, – когда они совершали прогулку на яхте по Финскому заливу. Они встречались уже около трех месяцев, и между ними возникла очень романтическая привязанность – но все еще «белая», если использовать терминологию фрау Анны. На яхте было около десяти молодых людей. Все началось превосходно. Они блаженствовали, мешая серьезные разговоры с неимоверными дозами спиртного, предоставленного состоятельным отцом А. Позже, на второй день, Анна серьезно поссорилась со своим другом. Это в основном касалось мадам Р., которая имела обыкновение приглашать Анну и еще нескольких учениц к себе домой для более свободного общения и культурных развлечений. А. обвинял Анну в том, что она продала свою душу эстетизму. Их ссора обострялась тем фактом, что он и его друзья начинали склоняться к необходимости политического насилия, а покойный муж мадам Р. был убит бомбой, предназначавшейся для государственного чиновника. Анна, на примере горя и одиночества своей наставницы воочию видевшая последствия актов насилия, заявила А, что выходит из их группы.

Пьяный и разъяренный, А. совсем перестал походить на молодого человека, которого она любила. Блаженная прогулка на яхте обернулась для нее зловещим кошмаром, приобрела тональность «Бесов» Достоевского. Ее друг подпалил ей сигарой волосы и позволил себе еще несколько выходок подобного рода. Она сказала ему, что между ними все кончено, и отправилась к себе в каюту, где долго плакала и наконец заснула. Спустя некоторое время ее потревожили, она проснулась и увидела омерзительное и ужасающее зрелище: А. и другая молодая женщина совершали половой акт на койке напротив[30]. Нисколько не стыдясь своего поведения, он отпускал в адрес Анны грубые, глумливые замечания и, по всей видимости, нарочно хотел ее разбудить. Анна не стала дожидаться окончания прогулки – с детства будучи отличной пловчихой, она прыгнула в море и поплыла к берегу.

К ее огорчению, несколько недель спустя она позволила ему убедить себя, что он раскаялся и по-прежнему ее любит. Он во всем обвинял алкоголь, перевозбужденную атмосферу времени и их сексуальное воздержание. Она приняла его обратно и на короткое время стала его любовницей. Как и позже, с мужем, у нее появлялись болезненные галлюцинации. Она переехала к нему на квартиру. Забеременела. Затем выяснилось, что он уехал на юг в сопровождении той самой молодой дамы с яхты. В это ужасное время жизнь ее была спасена дружеским отношением мадам Р., ибо Анна начала уже бродить по берегам Невы, раздумывая, а не покончить ли со всеми своими невзгодами разом; она была убеждена, что после того, как с ней случился выкидыш, она бы так и поступила, если бы не доверилась своей наставнице и не была принята желанной гостьей в ее доме.

Воскрешение в памяти образов того периода жизни было настолько болезненным для пациентки, что я долго не мог собраться с духом, чтобы спросить, почему несколько недель назад она рассказывала мне об этой прогулке на яхте в таких радужных тонах. Когда наконец я задал ей этот вопрос, она притворилась, что я перепутал две разные прогулки.

Ее боли оставались по-прежнему сильными; она плохо спала и, опять усадив себя на диету из апельсинов и воды, потеряла весь тот вес, который было вернула. Как-то раз она мне сказала:

– Вы говорите, что моя болезнь, вероятно, связана с какими-то событиями в раннем детстве, о которых я забыла. Но даже если это и так, вы не можете изменить того, что произошло. Как же вы думаете помочь мне в таком случае?

Я ответил:

Несомненно, судьбе было бы легче избавить вас от страданий, чем мне. Но мы достигнем многого, если сумеем добиться, чтобы истерия сменилась обычным неблагополучием.

* * *

Именно в этот период болезненно долгого распутывания таинственного недомогания моей пациентки я начал связывать ее беды с моей теорией инстинкта смерти. Туманные идеи моей наполовину написанной статьи «По ту сторону принципа удовольствия»[31]начали почти неощутимо приобретать конкретные очертания по мере того, как я размышлял о трагических парадоксах, управлявших судьбой фрау Анны. Она жаждала удовлетворять требования своего либидо, но в то же время существовала некая сила, природы которой я не понимал, заставлявшая ее отравлять родник своего наслаждения у самого истока. У нее, по ее собственному признанию, был необычайно сильный инстинкт материнства, но над нею довлел не подлежащий обжалованию указ некоего самодержца, которого я не мог назвать, запрещающий иметь детей. Она любила вкусно поесть, но не могла этого делать.

Странным также (хотя многие годы занятий психоанализом почти разучили меня видеть в этом что-то странное) было побуждение ее души повторно переживать ночь шторма, когда она узнала о смерти матери в охваченном пожаром отеле. Я уже говорил, что в некоторые мгновения выражение лица фрау Анны напоминало мне лица жертв военных неврозов. Нам до сих пор неясно, почему эти несчастные заставляют себя снова и снова переживать во сне те события, которые привели к получению травмы. Но дело также и в том, что все люди, не только невротики, выказывают признаки иррациональной склонности к повторению. Я наблюдал, например, за игрой своего старшего внука: он снова и снова выполнял действия, которые никак не могли быть ему приятными, – действия, связанные с отсутствием его матери. Кроме того, некоторые люди на протяжении всей жизни склонны поступать во вред самим себе. Я начал рассматривать фрау Анну не как женщину, отделенную от остальных своей болезнью, а как человека, в котором истерия усилила и высветила повсеместную борьбу между инстинктом жизни и инстинктом смерти.

Не присутствует ли в наших жизнях «демон» повторения? И не в том ли он коренится, что все наши человеческие инстинкты совершенно консервативны? И если это соответствует истине, не может ли быть так, что все живые существа тоскуют по неорганическому состоянию, из которого они возникли по воле случая? Зачем еще, размышлял я, существует смерть? Ибо смерть не может рассматриваться как абсолютная необходимость, основанная на самой природе жизни. Смерть – это скорее вопрос целесообразности. Так развивался спор в моем сознании.