чтобы не слышать этого бесконечного вопля, но молитвы бессильно бьются о стены со взлохмаченными обоями, вязнут в тесной духоте, не могут пробиться сквозь нескончаемый крик.

— Да заткнёшься ты, выродок?! — кричит Маша, снова вставая перед кроваткой.

На мгновение ей кажется, что сын тянет к ней ручонки, и сердце её тут же наполняется щемящей тоскливой материнской нежностью.

— Сыночек!

Маша достаёт дитя из кроватки, прижимает к груди.

Ребёнок не успокаивается. Его визг проникает сквозь Машин халат, сквозь кожу, сквозь мясо и рёбра, просачивается в сердце и вместе с кровью устремляется по телу. Это невыносимо.

Она сердито встряхивает дитя. В теле младенца что-то тихонько щёлкает. Он вдруг громко испускает ветры, потом отрыжку. Глаза его страшно выпучиваются на Машу, будто газы ищут себе ещё один выход наружу. Испуганная Маша подбегает к кроватке и кладёт — почти бросает — дитя обратно на матрас.

— Боже, боже, за что же?! — причитает она. — Боже, боже, за что же? Боже, боже…

Повторив это семь раз, обессиленно падает на пуфик рядом с кроваткой. Притихший младенец снова начинает плакать.

— Йо-о-о-о-о-об твою мать! — орёт Маша, дёргая себя за волосы и бьётся лбом о решётку кроватки.

— Мать, — вдруг отчётливо произносит Даня и снова испускает газы.

— А? — Маша очумело смотрит на сына, заглядывает ему в лицо, в его выпученные очумелые глаза.

Но Даня больше ничего не говорит. Он лишь бессмысленно таращится в потолок и гулит — немощным старческим голосом.

Маша вздрагивает, когда хлопает входная дверь. Оборачивается, ожидая увидеть что-нибудь страшное.

Но страшного ничего нет, если не считать свекрови Таисии Петровны. Под мышкой у старухи настороженно лупает глазами чёрная курица.

— Ежди́! — возопиет вдруг Таисия Петровна. — Ежди предста в либоде Сдох! Сдох ездох за подвизало!

— Чего? — Маша не чувствует губ своих, они онемели и остыли, будто долго сосали ледышку.

— Сдох ездох, сдох Молох, — бормочет свекровь и вдруг брызжет чем-то в невесткино лицо.

Опустив взгляд, Маша видит в свободной руке свекрови кисточку. Кисточка смочена в тёплом и скользком. «В крови, наверно… Да плевать…»

— Ежди-и-и-и! — снова возопиет Таисия Петровна и бросает курицу в кроватку дитяти.

Но птица себе на уме. Не долетев до кроватки, она выпускает перепончатые крыла и взмывает к потолку. Там она принимается кружить вокруг люстры в четыре рожка и клекотать неразборчивую ересь.

— Что это? Зачем это? — спрашивает Маша, недоумевающе и обессиленно глядя на родственницу.

— На счастье, доченька, на счастьеце, на счастьецечко, — бормочет та.

— Какое ещё счастьеце? — обречённо, устало. Маша действительно безмерно, до невозможности устала. — Какое в жопу счастьецечко, Таисия Петровна?

— Ыст! — доносится из кроватки.

Маша стремительно оборачивается, уже напрочь забыв и не обращая внимания на странную курицу, что кружит и кружит под потолком и уже нагадила на диван.

— Ыст! — повторяет младенец.

— Чего? — произносит Маша.

— Жрать просит, — подсказывает свекровь. — Есть, мол, дескать, говорит, давай. Титьку, значит, требует.

— А… да-да, — кивает Маша и подходит к кроватке.

Достав младенца, который продолжает громко испускать газы, она садится на пуфик и вынимает левую грудь.

— Не-не-не, — торопливо шипит от двери свекровь, — правую дай, правую.

— Почему это?

— Не хошь же, чтобы левшой рос и всё налево нёс?

«Да пошла ты…» — отрешённо думает Маша и грудь не меняет.

Младенец жадно втягивает набрякший сосок, пустым взглядом таращится в лицо матери. Перепончатокрылая курица неожиданно опускается и садится на Машино плечо, косится на ребёнка.

Даня громко и жадно сосёт. Проголодался, маленький, проголодался, детёныш.

Она рассматривает его личико, ищёт в нём любимые черты.

И не находит.

Ни одной любимой чёрточки, ни одной даже просто знакомой в этом маленьком старческом лице.

«Не мой! — мелькает в голове. — Не мой он, я же сразу сказала…»

В уголках его губ проступает розоватая пенка. Маша никак понять не может, что это такое и почему розоватая. Надо бы включить свет, но сосущий младенец так откровенно наслаждается, урчит и похрюкивает, что прервать его не достанет никаких материнских сил.

А пенка всё скапливается и скапливается, и в какой-то момент стекает по Даниной щёчке алой струйкой.

«Да это же кровь! — холодеет Маша. — Откуда же? Поранился, что ли?»

Она хочет отнять у младенца грудь, но тот присосался так, что лишь с четвёртой попытки — с громким «блуп-чмок!» — удаётся вырваться из его пухлых губ. Струйка, стекающая по щеке мальца становится ещё полнее. Весь сосок окровавлен. Маша чуть сжимает грудь и на кончике соска повисает новая капелька алой крови.

Дитя громко отрыгивает и недовольно морщится — ему хочется сосать ещё. Заливисто вдруг поёт на плече странная курица, поёт, а потом бормочет что-то, облизываясь — гылп, гылп, гылп.

— Маша! — треплет её за руку свекровь, — Маша, посмотрите на меня.

— Чего? — она переводит взгляд с окровавленного соска на лицо Таисии Петровны.

— Возьмите меня за руку…

— Зачем?

— … посмотрите. Что вы видите? Видите рукав?

— Вижу.

— Какого он цвета? Вы видите, что он белый?

— Не знаю.

— А на запястье — часы. Часики. Посмотрите на них.

— А?

— Сколько времени? Маша, скажите мне, сколько на часах?

Маша действительно видит на руке свекрови маленькие золочёные дамские часики. Откуда они у этой грымзы? Она сроду часов не носила, а уж таких-то…

— Сколько сейчас времени, Маша? — настаивает Таисия Петровна.

— Ну, это… без десяти… Да, без десяти. Сами-то не видите, что ль?

— Без десяти сколько?

— Час… Или два?

— А рукав видите, Маша? Какого он цвета?

— Белый, вроде… не знаю.

Таисия Петровна вздыхает, во вздохе её слышится «Ну вот, хоть что-то…»

А Маша рассматривает свекровь и удивляется разительной перемене. На старухе белый халат, причёска… цепочка золотая на шее. Недоумевает: «Чего это она вырядилась?»

— Хорошо, хорошо, — говорит свекровь-доктор, заглядывая Маше в глаза. — Всё будет хорошо, Машенька. Я ваша врач. Видите же, что я врач? Видите халат на мне?

— Вижу, — кивает Маша, не переставая удивляться. Что же это с нею такое было? Как она могла… — Я спать хочу.

— Скажите мне, Маша, кто я? Скажите.

— Свекровка моя.

— Маша, Машенька, вы ведь уже поняли, что я