Сначала он только отговаривался и быстро ретировался. Теперь же просто избегал ее.

Что же она натворила, чем так разозлила его?

Ив уже побаивалась спрашивать снова, потому что ему просто некуда было прятаться — разве что уехать с острова. Пока они жили в одном доме, она могла, по крайней мере, притворяться, что у них все еще есть семья, что он просто не в настроении или переживает из-за сделки, что их отношения наладятся.

Но как они могли наладиться, если он даже не разговаривал с ней? Не прикасался к ней?

Он что-то скрывает. Наказывает ее за что-то. Но за что? Чего такого он не может рассказать ей?

Ив помассировала веки подушечками пальцев. Лучи жаркого ноябрьского солнца пробирались сквозь распахнутые окна, теплый бриз освежал столовую, принося с собой соленый запах моря — а она задыхалась от отчаяния.

— Доброе утро, миссис Ксенакис.

Ив подпрыгнула, услышав за спиной голос экономки.

— Доброе утро.

Полная пожилая женщина поставила поднос с фруктами, яйцами, тостами и чайничком мятного чая на каменный стол.

— Приятного аппетита.

Ив вдруг вспомнился их первый завтрак на этой террасе, когда они только приехали на остров. Когда же все успело так испортиться? И что такое она должна вспомнить?

— Где мистер Ксенакис? — спросила она.

— Наверное, в кабинете, мадам. Передать ему что-нибудь?

Еще одно сообщение, которое он, как обычно, проигнорирует? Ив покачала головой. Посмотрев на море из окна, она глубоко вздохнула. Ее последнее воспоминание было не из приятных. Она боялась того, что может последовать за ним. Что может быть еще хуже?

Талос не говорил ей. Но его молчание длиною в месяц было красноречивее всяких слов. Она натворила что-то еще. Что-то, чего он никогда не сможет ей простить.

Она обязана вспомнить! Должна заставить себя! Иначе потеряет его еще до того, как родится ребенок.

Ив обернулась к экономке:

— В доме есть компьютер? С подключением к Интернету?

— В офисе, миссис Ксенакис.

Ив прикусила губу.

— Но мне не хотелось бы беспокоить мужа. А где-нибудь еще есть?

Экономка дружелюбно кивнула:

— Есть еще один у меня в комнате, мадам. Пользуйтесь на здоровье.

— Спасибо, — поблагодарила она с облегчением. Взяв тарелку с завтраком, поднялась из-за стола.

— Не возражаете, если я воспользуюсь им прямо сейчас?

Сидя в уютной комнате экономки десятью минутами позже с надкусанным яблоком в руке и глядя в монитор, Ив только начала поиск, как тут же услышала сердитый голос у себя за спиной.

— Какого черта ты делаешь?

В изумлении Ив повернулась на стуле и увидела Талоса.

— Привет, — сказала она, пытаясь придать равнодушие голосу, в то время как ее сердце бешено забилось в груди. Он выглядел еще прекраснее, чем обычно, в черной обтягивающей футболке и темных джинсах. Она неловко улыбнулась ему. — Рада тебя видеть.

— Миссис Пападакис сказала, что ты здесь. Ты не ответила на вопрос. Что ты делаешь?

Улыбка исчезла с ее губ.

— Пока моя память не вернулась, я решила подтолкнуть ее, набрав свое имя в поисковике и попробовать узнать…

— Меня не устраивает, что ты тайком пробираешься сюда.

— Я не хотела мешать тебе в кабинете, — объяснила Ив спокойно. — Экономка была так добра, что позволила мне пользоваться ее компьютером. — Талос все еще сердито смотрел на нее, и Ив отвернулась. — Как ты можешь обвинять меня в том, что я куда-то пробираюсь, когда я у себя дома?

Она повернулась было к монитору, но он схватил ее за плечо. Его взгляд был холоден и жесток, когда он сказал:

— Не надо.

— Почему? — откликнулась она.

Он скрипнул зубами.

— Ты должна отдыхать, а не копошиться в прошлом, которое не имеет значения. Тебе нужно украшать детскую, сосредоточившись на нашем совместном будущем, заботиться о своем здоровье ради ребенка.

— Да ты что?! — воскликнула она возмущенно. — Если бы ты хоть раз за этот месяц проявил ко мне или к ребенку малейший интерес, ты бы знал о том, что я закончила детскую уже неделю назад. Но тебе плевать. Ты избегаешь меня, так же как после нашей свадьбы. — Она указала большим пальцем на компьютер. — И поскольку ты не разговариваешь со мной, единственное, что мне остается, — выяснить почему!

— Это не важно! — сказал он сурово. — Забудь об этом, и все!

— Не могу! — возразила Ив. — Ты не общаешься со мной, не прикасаешься ко мне, ты даже не смотришь на меня!

— Я дал тебе все, о чем мечтает любая женщина! — Он испепелял ее яростным взглядом. — Тебе этого мало?

Ив покачала головой, и слезы отчаяния выступили у нее на глазах.

— Да, я живу в красивой вилле, жду ребенка — но все это без тебя! Ты бросил меня здесь одну! — Она заплакала. — Почему? Почему ты не можешь объяснить мне это?

Он хотел что-то сказать, но сдержался. Она увидела, как напряглись мышцы его шеи, прежде чем он отвернулся.

— Ты выдумываешь себе проблемы. Я просто занят работой.

— Ты больше не считаешь меня привлекательной? — Униженная и отчаявшаяся, Ив тряхнула головой. Испугавшись собственной мысли, она проговорила дрожащим голосом: — У тебя другая женщина?

Сощурившись, Талос воззрился на нее.

— Ты так думаешь? — сказал он тихо и зло. — Думаешь, я мог бы вот так предать тебя?

— А что еще мне думать, если ты…

— Ты единственная, в ком я нуждаюсь, — процедил он. — Единственная, в ком всегда буду нуждаться!

— Тогда почему? — Ив горестно покачала головой. — Я не понимаю.

— Этот месяц чуть не убил меня, — признался Талос. — С каждым днем все тяжелее и тяжелее — видеть тебя рядом и знать, что мне нельзя дотронуться до тебя. Как будто постоянно проваливаться в ад, снова и снова!

— Но я же здесь, — прошептала Ив, — почему ты не прикасаешься ко мне?

— Если я это сделаю, — проговорил он так тихо, что она еле различила слова, — то потеряю тебя.

Это была какая-то бессмыслица. Слезы потекли по щекам Ив.

— Прошу, Талос, — смотрела она на него снизу вверх. — Ты мне нужен.

Их взгляды встретились. Она видела, как вздымается и опускается его грудь, слышала его хриплое неровное дыхание.

И он сдался, проклиная себя.

Подняв ее на руки, стал целовать ее лицо, шепча слова на греческом. Его объятия были горячими и страстными, полными болезненной истомы и печали.

— Ив, о Ив, я не могу больше отталкивать тебя, — шептал он, глядя в ее глаза с выражением боли и неистового желания, которое он так долго и мучительно сдерживал внутри. — Чего бы это ни стоило, что бы ни случилось, я не могу больше причинять тебе боль.