Но сама радикализация масс, электризация толп, насыщаемых инстинктом разрушения, разогретых спиртным, митинговавших и просто бесчинствовавших на улицах, все более удачно и своекорыстно использовалась большевиками. Раковский все отчетливее видел в большевистских демагогах реальную силу, становящуюся во главе масс. К тому же выпады правой части политического спектра против него как германского агента, решительная антивоенная ориентация Раковского все более толкали его в объятия большевиков.

Взгляды Раковского летом и осенью 1917 г. все более радикализировались.

После июльской демонстрации 1917 г., которая сопровождалась попытками части большевиков овладеть властью, Временное правительство начало охоту за большевистскими лидерами. Ряд из них оказались в заключении. Ленин и Зиновьев бежали из столицы. Христиан был вынужден скрываться; полиция пыталась напасть на его след с целью ареста и высылки из страны.[161]

Июльские события, полицейские преследования, резкое усиление правых сил в значительной степени предопределили дальнейшее изменение отношения Раковского к большевикам. Когда во время выступления генерала Л. Г. Корнилова был издан приказ генерала Лукомского от 24 августа об аресте Христиана,[162] рабочие-большевики Сестрорецкого патронного завода помогли ему укрыться. Его переправили в Кронштадт, а затем он выехал в Стокгольм.

Здесь Раковского застал Октябрьский переворот. Он все еще примыкал к той части левого течения в международном социалистическом движении, которая, с надеждами наблюдая за событиями в России, надеялась на установление в стране многопартийной власти тех сил, которые связывали свои надежды с идеями социализма.

Он поддерживал контакт с находившимся в том же городе в качестве зарубежного представителя меньшевиков П. Б. Аксельродом. Мартов в письме Аксельроду от 19 ноября, информируя о происходивших в России событиях, просил ознакомить с его письмом Раковского, который, «вероятно, и сам чувствует, как авантюристически б[ольшеви]ки повели дело мира».[163]

Вместе с тем сами меньшевистские лидеры ясно сознавали, что Раковский стал тяготеть к большевикам. На чрезвычайном съезде РСДРП (объединенной), как тогда называлась меньшевистская партия, 2 декабря 1917 г. делегат И. С. Астров с горечью отмечал, что деятели Интернационала «воспринимают большевистское восстание не так, как воспринимаем его мы». В доказательство он приводил письма А. Балабановой, Х. Раковского, К. Цеткин.[164]

18 ноября Раковский направил письмо «Социалистическому правительству Российской республики», в котором выражал надежду, что новая власть поможет румынскому народу избавиться от тяготеющего над ним гнета, окажет ему содействие «в деле восстановления свободы слова и собраний и созыве Учредительного собрания на основе всеобщего избирательного права».[165]

Это письмо свидетельствовало о признании правительства Ленина и намерении сотрудничать с ним, о надежде на вмешательство новых российских властей в румынские дела. Письмо произвело крайне негативное впечатление на тех меньшевиков, которые все еще считали Раковского своим единомышленником. Мартов писал Аксельроду 1 декабря: «Скажите при случае Раковскому, что его письмо к ленинск[ому] пр[авительству] произвело здесь неблагоприятное впечатление. Мы все смеемся, когда читаем, что он предлагает ленинцам добиться от Румынии свободы печати и созыва Учр[едительного] Собр[ания]. Il est bien qualifie pour cella,[166] наш милый Троцкий, разгоняющий здесь Учред[ительное] Собрание и закрывший по всей России добрую сотню социалистических газет».[167]

Вслед за этим Раковский обратился в редакции петроградских газет с письмом, в котором сообщил, что присоединяется к большевикам. Прибыв в конце декабря 1917 г. в российскую столицу, он предложил Ленину свои услуги, правда сохраняя еще отношения с меньшевиками-интернационалистами, в частности с Мартовым, о чем последний информировал Аксельрода.[168]

Так в основном завершился переход Христиана Раковского с позиций социалистического центриста на позиции большевика-экстремиста, хотя его социалистическое прошлое в следующие годы продолжало давать себя знать и в конце концов предопределило его судьбу в тоталитарной державе.

Почти тотчас по возвращении в Петроград Раковский встретился с Лениным и предложил ему свои услуги. Ленин, умевший великолепно использовать складывавшуюся ситуацию, нуждавшийся в опытных и авторитетных кадрах, сориентировался моментально. Он тотчас забыл свои прежние и совсем недавние нападки на Раковского. Христиан Георгиевич, как его теперь стали называть уже на русский манер, был тотчас принят в большевистскую партию, причем с зачетом в партийный стаж всего срока участия в балканском и западноевропейском социал-демократическом движении.[169] Это был единственный случай такого рода в большевистской практике, ибо лидеры этой партии всегда ревниво относились к бывшим «чужакам».

Из характера предыдущей деятельности Раковского, из его индивидуальных особенностей, способностей и ментальности вытекала та сфера деятельности, которой ему было поручено заняться в советской центральной администрации. Умение устанавливать контакты с представителями различных общественных сфер, публицистический и полемический дар, европейская образованность, отсутствие провинциальной зашоренности и примитивного догматизма, внешняя привлекательность и вальяжность, знание западноевропейских и балканских языков – все эти качества предопределили использование Х. Г. Раковского в качестве дипломата.

Особое знание им Румынии, ее экономики, политики и общественной жизни, свободное владение румынским языком обусловили и первое конкретное задание. Впрочем, предстоявшие функции Раковского были дипломатическими лишь отчасти, ибо не исключено было в случае благоприятного с точки зрения большевистской верхушки развития событий расширение сферы деятельности вплоть до государственного руководства Советской Румынией, если бы таковую удалось создать.

Дело, с одной стороны, заключалось в том, что Раковский, став членом большевистской партии, продолжал выступать и как румынский социалистический лидер. С другой стороны, с начала 1918 г. взаимоотношения между Советской Россией и Румынией продолжали обостряться.