Меж тем на свет Божий появились те листки, которые видала уже Мотря утречком в келье у Матрены Васильны. Та, видать, намеренно взяла сегодня их с собой.

«И то — ежели там от любимого ее Ивана слова-то записаны, как их нынче-то не вспомнить?»

Не зря так любила матушка игуменья маленькую Мотрю — та как в воду глядела.

— Нынче, девочки, десять лет исполнилось, как умер мой любимый. Захотелось мне рассказать вам о нем, о нашем чувстве запретном. Да велеть вам, чтобы никогда не любили вы вполсилы, никогда не искали того, кто сделает хорошовам… Чтобы самой большой радостью для вас, детки мои, было то, каквыможете свою любовь-то показать…

— А мне сестра всегда говорила, что надо того искать, ктотебебольше даст…

— Сестра, Марусенька? Уж не та ли, что стала сестрой Глафирой?

— Она. — Маруся кивнула.

— Так ты словам-то ее не верь, деточка. Не зря она, поди, чернавкой-то стала, постриг приняла.

Девушка кивнула. Матрена Васильевна была права — Глафира, тогда Верой ее звали, согласилась пойти замуж за бунчукового атамана, все для себя доходов да выгод больших искала. За что и поплатилась — атаман-то оказался зверь лютый, любил, сказывали, но только ревновал бешено, по любому подозрению бил жену, да так, что шрамы до сих пор Глафирину спину покрывают. Не выдержала Марусина сестра, попыталась утопиться. Атаман ее нашел, из воды вытащил. Но сердце у него больное оказалось, вот и помер он через два дня после спасения жены… Наследство богатое Вера раздала, а сама в монастырь подалась — грех стяжательства замаливать.

— А что же за любовь-то ваша запретная? Кто и отчего вам ее запретил? — Мотре было все интереснее и интереснее.

— Любовь запретная, детка, оттого, что Ивану моему в ту пору уж за шестьдесят было. Гетман Иван Мазепа силищу-то имел, отца моего уважал, с царями знался. Пятьдесят лет разницы — вот что пугало моих родителей, вот почему меня они бесстыдницей назвали за одно лишь то, что в крестном своем батюшке мужчину настоящего увидала, единственную свою опору в грядущей жизни да счастье великое…

— А он, Иван? Любил столь же сильно?

— Ох, детка, любил… Вдовым был Иван, сердце свободное. А уж красивый какой… Высокий, широкоплечий, сильный… Глаза что два осколка неба, чуб черный, ни седого волоска. Он, как и папенька мой, силачом был… Всё они друг перед дружкой силушкой похвалялись. Матушка смеялась, а я всё за Ивана боялась, как бы не стало дурно ему… Всё ж не мальчик.

Воспоминания согрели душу Матрены Васильевны, наполнили теплым светом глаза. И показалось Мотре, что сидит перед ней не взрослая женщина, печальная и одинокая, а старшая сестра. И рассказывает о своем большом чувстве так, будто было все это вчера, а не десяток лет назад.

— Как только я поняла, что мила Ивану, так и решила сбежать к нему. Письмо написала, дескать, жди меня в дубовой аллее, что к Диканьке ведет… Но даже отправить не успела — в тот же день приехал мой Иван с отцу и маме, приехал вместе со сватами. Как же я счастлива была! И как злилась мама!..

Матрена Васильевна усмехнулась. Девушки, конечно, рукоделие давным-давно отложили. Картины далекого прошлого оживали сейчас перед их глазами, история огромной любви ворвалась в их души.

«Ох, детушки мои… Знали бы вы, какая это радость, когда приходит такое чувство! И какая боль, когда умирает твой единственный!.. О себе уж и забываешь, лишь памятью о нем живешь, встречи с ним в лучшем из миров ждешь, как не ждала встреч здесь, на грешной земле!»

— А дальше? Что дальше-то было?

— А было вот что. Отец аж позеленел: ну где это видано, чтобы женихаться стал шестидесятилетний старик. Подумал папенька да и нашел причину для отказа. Дескать, не принято у православных, чтобы крестный отец на крестнице женился. Аль чтобы крестная сестра и брат в брак вступали. «Противу Божьей воли, Иван, Степанов сын, идти хочешь… Не могу позволить сего, уж не взыщи…»

— Так и сказал? — Маруся всплеснула руками и снова чуть не укололась.

— Так и сказал, дитя. Иглу-то отложи. Пораниться в такой день… нехорошо будет.

— С тем и уехал суженый ваш, матушка учительница?

— Нет, детка, не таков был мой Иван… Да и я… Не голубиной кротости дитя была, что верно, то верно. Матушка все стервою да строптивицею называла.

— Добрая она была, сердечная… Как змея подколодная…

— Не след животную бесхитростную сравнивать с человеком. Зверь, он всегда Божий… А человек — временами дьяволово творенье, не божеское. Да уж господь с ней, матушкой-то моей. Она и так наказана сверх меры была. Как узнал отец, что некогда была она полюбовницей Ивана моего… Ух…

Матрена Васильевна покачала головой. Да, такого скандала она и припомнить не могла — ни до того, ни после.

— Родители так были заняты своими дрязгами, что я смогла не убежать, спокойно уйти…Потому что жизни без Ивана своего не могла представить.

— Так и жили с ним невенчанными?

— Так и жили, Маруся… — кивнула Матрена Васильевна. — Почти год Господь Бог подарил нам вместе. Иногда гетман мой уезжал куда-то, но возвращался быстро — ему без меня было не лучше, чем мне без него.

Девушки слушали, раскрыв рты. Нечасто вот такими признаниями их баловали. Да и разговорами о чувствах тоже. Кочубеевна надеялась, что, быть может, ее рассказ западет им в душу, что самоуважение и уважение к своему возлюбленному все-таки они научатся ставить выше глупых, а иногда и просто смешных сословных предрассудков.

— А потом что было?

— А потом Карл Двенадцатый, король, позвал моего Ивана на службу. Сладких слов наговорил. Только Ванечка не очень ему поверил. Хотя и отказываться не стал. Он призвал троих друзей и в их присутствии встал на колени передо мной.

— Замуж позвал? — надежда, что все закончится, как в сказке, все-таки живет и в старых, и в малых.

— Нет, чадушко, просил в отцовский дом вернуться. И там его дожидаться. А чтобы не скучала я, письма обещал писать. Так часто, как сможет.

— Писал? Часто?

— Когда по два письма в день, когда всего несколько словечек… Однако не бывало, чтобы я тревожилась за него — каждый день то весточку пришлет, то безделицу в подарок. А то жемчугами-лалами засыплет. Он обо мне помнил, детки, он ждал встречи со мной. И это было самое главное…

— Каждый-каждый день?

— Почти. Нет у меня сил, детки, чтобы вам эти письма целиком читать. Да и не предназначены они для чужих глаз. Но все-таки, думаю, вы поймете, каким был мой Иван и что мы чувствовали друг к другу… Поймете по нескольким словам.

Матрена Васильевна развернула верхний из пожелтевших от времени листок, прокашлялась и начала читать. Маленькой Мотре показалось, что стены комнаты куда-то исчезли, потянуло мокрым после дождя жасмином, сырой листвой, началом лета.