Я рассмеялся:

– Я не такой глупец, чтобы надеяться добиться славы рекламой. Я один из тех, кто полагает, что слава Милле как художника померкла, когда он опустился до картин с мальчиком в зеленом, пускающим пузыри из мыла марки «Пирс»[6]. Это была реклама. И именно этот случай в его карьере, каким бы незначительным он ни казался, не позволит ему достичь тех же высот славы, на которые взошли такие мастера, как Ромни, сэр Питер Лели, Гейнсборо или Рейнолдс.

– Думаю, в ваших словах есть большая доля справедливости, – задумчиво кивнул Моргесон. – С чисто художественной точки зрения вы правы, как и с точки зрения нравственной.

Лицо его вдруг приняло удрученное выражение; его явно терзали сомнения.

– Да, в высшей степени удивительно видеть, как иногда слава ускользает от людей именно в тот момент, когда им кажется, что они ее ухватили. Их проталкивают вверх всеми мыслимыми способами, и все же спустя некоторое время им уже ничто не помогает. А есть другие, которых пинают, бьют, над которыми издеваются, которых высмеивают…

– Как Христа? – вмешался я с усмешкой.

Моргесона, похоже, задел этот вопрос: он принадлежал к нонконформистской конгрегации. Однако он тут же вспомнил, как я богат, и кротко поклонился.

– Да, – кивнул он со вздохом, – именно как Христа, по вашему точному замечанию, мистер Темпест. Высмеиваемые, гонимые, враждебно встречаемые на каждом шагу и тем не менее по причудливой прихоти судьбы способные завоевать всемирную славу и власть…

– И снова – подобно Христу, – заметил я лукаво, ибо мне нравилось поддразнивать его религиозные чувства.

– Совершенно верно! – ответил он и смолк, с набожным видом потупив глаза. Потом к нему вернулись мирские чувства, и он прибавил: – Но я думал совсем не об этом великом примере, мистер Темпест. Я думал о женщине.

– Вот как, – отозвался я безразлично.

– Да, о женщине, которая, несмотря на оскорбления и обвинения в свой адрес, стремительно набирает известность. Вы еще услышите о ней в литературных и светских кругах. – И он бросил на меня украдкой вопросительный взгляд. – Но она не богата, она только лишь знаменита. Однако незачем нам сейчас заниматься ею, вернемся-ка к нашим делам. Единственный неясный для меня момент в будущей истории успеха вашей книги – это реакция критики. Среди рецензентов есть всего лишь шесть заметных фигур, и они делают обзоры для всех английских и части американских журналов, а также для лондонских газет. Вот их фамилии, – он протянул мне набросанный карандашом список, – и адреса, насколько я смог их узнать, или же адреса газет, в которых они чаще всего сотрудничают. Первым в списке значится Дэвид Мак-Винг – самый грозный из этой братии. Он пишет повсюду и обо всем. По рождению он шотландец и считает своим долгом совать нос везде, где можно. Если Мак-Винг окажется на вашей стороне, тогда не нужно будет беспокоиться об остальных, поскольку он обычно задает тон и имеет особые отношения с издателями. Это один из личных друзей редактора «Девятнадцатого века», и вы наверняка прочтете там рецензию на свой роман, о чем другие не смеют и мечтать. Ни одна рецензия на что бы то ни было не будет напечатана в этом журнале, если только автор не является личным другом редактора[7]. Вам нужно заполучить Мак-Винга, в противном случае он способен довольно грубо вас срезать – просто чтобы продемонстрировать свою значимость.

– Это не имеет никакого влияния, – ответил я, поскольку мне претила идея «заполучить Мак-Винга». – Небольшое количество брани только способствует продажам книги.

Моргесон принялся в замешательстве теребить свою редкую бородку.

– В некоторых случаях так действительно бывает, – ответил он. – Но не всегда. Если произведение исполнено решительной и смелой оригинальности, то отрицательные рецензии даже более предпочтительны. Однако произведение, подобное вашему, требует благосклонности и доброжелательности. Другими словами, оно требует похвалы…

Я почувствовал раздражение и сказал:

– Понятно! Значит, вы не считаете, что моя книга достаточно оригинальна, чтобы стать популярной без всякой поддержки?

– Мой дорогой сэр! Неужели вы действительно думаете… Что я могу сказать? – И он виновато заулыбался. – Вы излишне резки. Я полагаю, что ваша книга показывает завидную ученость и тонкость мысли. И если я придираюсь к ней, то только по недостатку ума. Единственное, чего не хватает этому произведению, по моему мнению, так это того, что я назвал бы, за неимением лучшего выражения, притягательностью – того качества, которое удерживает внимание и не позволяет оторваться от книги. Но это распространенный недостаток современной литературы: немногие авторы чувствуют так глубоко, что могут заставить других испытывать то же, что они сами.

Я ответил не сразу: мне вспомнилось сходное замечание Лусио.

– Ну что ж, – ответил я наконец, – если мне не хватило чувств, когда я писал книгу, то сейчас их уж точно нет. Но знаете ли, ведь я прочувствовал, мучительно и напряженно, каждую ее строчку!

– Да, действительно! – успокаивающе заговорил Моргесон, – а может быть, вы думали, что чувствуете, – это еще одна очень любопытная фаза литературного темперамента. Видите ли, для того, чтобы убеждать людей, надо сначала убедить самого себя. Результатом обычно является особое магнетическое притяжение между автором и читателем. Однако я плохой спорщик, и, возможно, при беглом чтении у меня сложилось ложное представление о ваших намерениях. В любом случае книга будет иметь успех, если мы этого добьемся. Все, о чем я осмеливаюсь вас просить, – постарайтесь лично заполучить Мак-Винга!

Я обещал сделать все возможное, и на этом мы расстались. Я осознал, что Моргесон гораздо проницательней, чем я думал раньше, и его замечания дали мне пищу для не совсем приятных размышлений. Если моей книге, как он утверждал, недостает «притягательности», то как она может укорениться в сознании читающей публики? Ее ждет эфемерный успех на один сезон, один из непродолжительных литературных «бумов», к которым я испытывал полнейшее презрение, а слава останется по-прежнему недостижима, если не принимать за нее фикцию, которую обеспечили мои миллионы.

В тот день я был в дурном расположении духа, и Лусио это заметил. Вскоре он выведал содержание и итог моей беседы с Моргесоном, после чего долго хохотал над предложением «заполучить» грозного Мак-Винга. Потом взглянул на список имен пяти других ведущих критиков и пожал плечами.

– Моргесон совершенно прав, – сказал он. – Мак-Винг дружит со всеми этими господами. Они посещают одни и те же клубы, обедают в одних и тех же дешевых ресторанах и держат в любовницах похожих накрашенных балерин. Они составляют маленькое братство, где один угождает другому в журналах, как только представится случай. О да!