Стоит ли говорить, как я расстроился, когда зашел в тесную комнатушку, которая по размерам была чуть больше шкафа? В комнатушке также царил беспорядок, на обеих кроватях громоздились кучи вещей. Я стал гадать, на какой из кроватей спит Денис, на той, где больше мусора и вещей или где меньше? Осторожно поставив сумку у окна, я поднял жалюзи и выглянул в окно. Унылое зрелище: напротив стоял точно такой же четырехэтажный дом с отвратительным фасадом песочного цвета, и всё. Точка. Приехали. Чуть всплакнув, я утер сопли, собрал скудное достоинство в кулак и прошел в зал.

Ребята-инженеры, пять человек, дымили папиросами и резались в карты. У всех были красные, разгоряченные от спиртного лица, блестящие мутные глаза. Я бросил взгляд на одного, на другого, но в конечном итоге уставился в пол. Они подхватились и кинулись пожимать мне руку. Играли они в переводного дурачка. Денис, Валик, Андрей Павлович, Николай Сергеевич и Сашка. Того, который открыл мне двери, звали Сашкой, мужика с пивным брюшком и седой, перетянутой резинкой косичкой все называли Андреем Павловичем, Николаем Сергеевичем оказался пьяный в дымину тип без единого волоска на голове. Он еле держал карты, те выпадали из его рук, и ему приходилось наклоняться, чтоб подобрать, и тогда он падал сам. Денис сразу мне не понравился – у него был подлючий, хитрющий узкий разрез глаз и практически отсутствовал лоб с подбородком. Было такое впечатление, будто его голову ежедневно зажимали в тиски, чтоб выдавить хоть капельку мозгов. Единственным, кто не вселял в меня страх и отвращение, оказался Валик – скромный, тихий паренек, сидящий в углу. Я заметил, что он тоже с опаской поглядывает на окружающих и постоянно как бы пребывает в ожидании какой-то неприятности или подвоха.

Мне выдали табуретку и усадили за стол, постепенно в ходе разговора мои страхи рассеялись. Ребята стали спрашивать меня, откуда я и что окончил, и как долетел, и что там в Дамаске произошло интересного, и на сколько я приехал и какого я мнения о Евгении Дмитриевиче – директоре контракта.

– Я его еще не видел, – ответил я.

– Не видел! Ну, ты его увидишь! – пригрозили они с ухмылочками. – Ха-ха, он его еще не видел!

Со мной всегда так: если я попадаю в компанию незнакомых людей, то первым делом начинаю всех бояться и ненавидеть. Незнакомые люди представляются мне насильниками, грабителями и убийцами. В итоге опасения мои подтвердились только насчет Дениса.

На следующее утро я проснулся в одиночестве, ребята уехали на станцию еще в пять утра. Мне позвонил директор Евгений Дмитриевич и сказал:

– Ты уже проснулся, мудак?

– Да, только что.

– Сейчас за тобой заедет Муса. Отправляйтесь в Ракку.

– Зачем? – спросил я.

Но директор уже повесил трубку.

Ракка ничем не отличалась от Табки, такое же унылое, забытое Богом, пыльное местечко, к тому же, как только мы подъехали к госпиталю, хлынул ливень, и пыль под ногами моментально превратилась в кашу из грязи и мусора. Зловонные потоки стекали вниз по улице, из переулка выбежала стайка мальчишек лет двенадцати-тринадцати. Все мальчишки худые и хрупкие, кроме одного здоровяка. Здоровяк снял пояс, намотал его на кулак и начал размахивать массивной бляхой. По всей видимости, он поссорился с кем-то из дружков и хотел их отлупить. Хрупкие мальчишки, ясное дело, драться со здоровяком не желали. Дети в Сирии – сущие черти, их не контролируют ни школа, ни закон, ни религия, ни родители. Они дерутся на ремнях, кидаются камнями и прессингуют прохожих, а в особенности иностранцев.

– Ну, на все воля Аллаха, – сказал Муса.

Я вылез из машины и прошлепал по лужам к госпиталю. В госпитале была грязища, пол не драили год или около того. По углам набилась пыль, везде плитка сыпалась, все какое-то ободранное и хлипкое, в паутине, казалось, потолок вот-вот на темечко грохнется. Поднявшись на второй этаж, я справился у медсестры в черной парандже, где здесь делают анализ на СПИД. Она указала на дверь напротив, я постучал и осторожно зашел.

Таковы порядки в Сирии: приехал в страну – будь так любезен, сдай анализ на СПИД. Ученый ты, бизнесмен, специалист или студент – не имеет значения. Если же результат окажется положительным – вон аэропорт, вон самолет, прощай! Бытует легенда, что якобы студенты-сирийцы вернулись из Советского Союза и их обязали пройти анализ на СПИД прямо в аэропорту, у всех оказался положительный результат, потому что они в Советах кувыркались с одной и той же проходимкой. Ну, их за это в аэропорту прямо и расстреляли… не знаю, правда это или нет, но байку травят – и наши специалисты, и сами арабы.

Я закатал рукав, и игла впилась в мою вену. Доктор слил мою кровь в мензурку, выдал мне талончик и ватку. Я оставил копию документов. Наступило неловкое молчание, мы прислушивались к ливню.

– Вы свободны, – наконец сказал доктор.

– А когда будет известен результат? – спросил я.

– Вам позвонят.

– Когда?

– Когда анализ будет готов.

– Ну, хоть примерно можно сказать?

– Какая разница? – спросил безжалостный доктор. – Может, через день, может, через два или через неделю. Да, через неделю максимум. Ин ша алла[20].

Доктор – настоящая скотина. Я чуть было не разболтал ему о своем первом и единственном сексуальном опыте. Девственность я, дамы и господа, потерял в школьной гардеробной, а помогла мне в этом пьяная учительница пения. Хотя помощница из нее была не ахти, она лишь изредка просыпалась, наблюдала пьяным блуждающим взглядом за моими потугами и засыпала. Буквально за секунду, вдали от дома, в забитой Ракке, в кабинете арабского доктора передо мной пронесся школьный выпускной. Я словно откупорил законсервированную банку шестилетней давности. Кто бы мог подумать. Итак, она первая зацепила меня после медленного танца, я уже направился домой, и спустился на первый этаж, и практически вышел из проклятой школы навсегда, но тут из-под земли появилась учительница пения – сорокалетняя мегера с крепкими, мертвенно белёсыми ногами. Она схватила меня за отцовский галстук и увлекла в подсобку. Мы закрылись изнутри и принялись обслюнявливать друг друга. Когда я стянул с нее блузку и начал целовать ее морщинистые, обвисшие, увитые венами, будто проволокой Палестина, титьки, она плюхнулась на скамейку, раздвинула ноги и сказала:

– Давай, пой, ты всегда плохо пел. Я видела, ты не пел, ты только рот открывал и делал вид, что поешь, как окунь… Ты и гимна до сих пор не выучил?

– Не выучил, – признался я и опустился на колени, дабы раскрыть для себя еще одну тайну.

– Ты не любишь страну? Давай, спой мне…

В кабинете доктора я прислушивался к ливню и проклинал себя за то, что поддался тогда и пошел с ней. Ведь я мог убежать? Запросто! Но я не хотел показаться трусом, мне всегда важно, что подумают обо мне люди! Губительная вера во мнение людей! Сам себе же я не важен, главное, что скажут люди. И что она сказала? Она сказала мне: