дав им остыть, штабелюют в складе, и мука самовозгорается.

И вообще нынешний пожар похож на прошлый до мелочей. Как на кадре дубль-два большой

рыжеватый Труха с совершенно белыми ресницами подъезжает на той же коричневой «Волге» и

неуклюже выбирается из неё.

– Вон, рублики-то в воздух улетают, – ехидничает кто-то в это время из толпы, указывая на

улетающие в воздух горящие листья.

– И что за люди! – с досадой бросает директор, пройдясь по фронту наблюдателей. –

Государственное добро горит, а они любуются стоят. – И, вспомнив их колхозное прошлое,

ругается: – Единоличники хреновы!

Но тут он и сам почему-то останавливается, зацепившись взглядом за пламя и глядя на пожар,

как на какой-то банальный пионерский костёр. Конечно же, правда в его словах есть. Вначале

вспыхнувший огонь можно было залить несколькими вёдрами, но никто их не принёс – зачем

лишаться зрелища? Колхозная закваска выветрена из людей напрочь. Если при первом пожаре

склад ещё пытались как-то потушить: бегали, суетились, матюгались из-за того, что в совхозе нет

пожарной машины после списания старой колхозной, – то теперь уже кроме восторга от зрелища

на лицах нет ничего. Толпа и толпа. Горит склад – и пусть горит. Хотя на прошлогоднем пожаре

двух смежных, через стенку, магазинов – продуктового и промышленного – было всё иначе. Там

тушили во все лопатки, были даже слегка пострадавшие. Ревизия потом установила, что в

промышленном магазине было спасено почти всё, в продуктовом сохранилось чуть меньше. А вот

водка, что характерно, выгорела начисто. Яблочный сок с мякотью в трёхлитровых банках выстоял

(уж такой он молодец!), а водка, в силу своей известной горючести, сгорела вместе с бутылками.

Мужиков же, отличившихся на пожаре, потом ещё неделю пошатывало по всему селу от дыма и

усталости.

После пожара обоих Мерцаловых перебрасывают со штакетника на строительство нового

склада. И тут-то Роман впервые видит, как плохо и неохотно может работать отец.

– Ну, вот подумайте, – говорит Огарыш плотникам, собранным сюда со всех отделений, – какой

дурак-учёный придумал молоть траву и сушить её соляркой, если в поле солнце и задарма её

высушит? Может быть, где-то на Западе это и подходит, но не у нас же в Забайкалье, где для

сушки и солнца хватат! Так ведь сеном-то корова токо похрустыват, а этой мучки сыпанул чуть

больше ложки, и корова тут же, через пять минут, обдристалась. Эта же мучка в брюхе-то не

держитца. Вы поглядите, её у нас даже никто не ворует. Вот разве что тем-то она и хороша.

Поначалу Роман лишь посмеивается над его критикой: как поверить, что эти основательные

массивные машины для приготовления муки – пустая или даже, как доказывает отец,

вредительская затея? Да ведь на эти машины работают целые заводы – считай, часть

металлургической промышленности. Однако, к удивлению Романа, мужики с отцом соглашаются

36

полностью: им ли не знать естественной реакции коров на этот корм? Их согласие расхолаживает и

Романа: зачем же тогда вообще нужно всё это производство со складом? А в чём, кстати, смысл

вообще всех его планов? Разве он способен лишь на то, чтобы городить штакетник или этот

ненужный склад? Где те преобразования, в которые он, согласно совместным планам с Серёгой,

должен активно включиться? Читая отцовские письма в армии, Роман думал, что отец сгущает

краски, что здешняя неразбериха лишь от какого-то местного недоразумения, от недомыслия, что

ли… Ведь преобразование колхозов в совхозы идёт по всей стране. Кроме того, судя по

сообщениям радио и газет, опыт советских совхозов перенимают и другие социалистические, а так

же развивающиеся страны. Значит, всё это правильно, в русле прогресса. Это здесь, в Пылёвке,

происходит что-то не то. Надо лишь найти способ органично влиться в эту жизнь, чтобы по-

настоящему в ней участвовать и изменять к лучшему этот местный пунктик. Только вот где именно

этот вход? Как туда войти? Наверное, всё-таки через партийную организацию совхоза. «Обо всём

этом, – думает Роман, слушая отца, – надо не здесь митинговать, а на партийном собрании

высказаться, чтобы руководство знало настроение людей». А фактов набирается прилично. Может

быть, обо всём и выложить сразу на том собрании, когда его будут принимать в члены партии,

поскольку кандидатский срок уже истекает? Было бы замечательно, если бы вместо того, чтобы

задавать ему вопросы по Уставу Партии, как это обычно делается при приёме, ему бы сказали:

«Вот ты давно уже не был дома. И каким же ты находишь нынешнее состояние дел? Прояви свой

зоркий партийный взгляд. Ведь со стороны-то, как говорится, виднее. Шибко уж нам интересно, как

ты это видишь». И вот тогда-то он бы встал и спокойно изложил всё, что думает. «А что, товарищи,

– сказал бы после этого парторг Таскаев, – товарищ Мерцалов в чём-то и прав. Конечно, он ещё

молод. Но от его свежего, непредвзятого взгляда не скрывается ничто…» Вот это было бы начало!

Трудно сказать, возможно ли нечто похожее на самом деле? Может быть, не такая уж это и

фантастика? Значит, надо на всякий случай к этому готовиться. Есть и ещё одна зацепка. После

приёма на партийном собрании ему предстоит утверждение в райкоме, где он должен получить

партийный билет. Так, может быть, эту свою речь, хотя бы в каком-то кратком виде, произнести

там, если не получится здесь?

Партийное собрание совхоза, к которому он тщательно внутренне настраивался, происходит на

одной неделе с пожаром. Предстоящее событие пугает Романа и возможным позором. А если его

спросят там про Наташку? О том, как совместить его аморальное поведение с принципом

нравственной чистоты морального кодекса строителя Коммунизма, как части Устава Партии? Ну,

что он может ответить собранию, если и сам в себе ничего понять не в состоянии? Позор перед

сельчанами просто недопустим. Если такое случится, то он уже будет для них никто. Да и не это

главное. А если Наташка и впрямь забеременеет? Он, конечно, не допускает этого как может, но

вдруг какая промашка в такой ещё новой стороне жизни? Уж в роли жены-то он её точно не видит.

Да уж, однако, смотреть со службы на гражданку и строить планы – это одно, а жить этой

жизнью – совсем другое. Вроде бы только полноценно жить собрался, а вокруг уже всё осыпается:

в делах сердечных – полный крах, в жизненных целях – каша. А Люба ещё напутствовала его

тогда: «Ты счастливый, ты знаешь, чего хочешь». Да уж, знаешь… Чего знаешь-то? Ну,

предположим, расстанется он с Наташкой,