Какая необыкновенная свежая прохлада и притенённость в райкомовском коридоре! Хочется

даже посидеть немного в мягком кресле под фикусом с протёртыми, блестящими листьями, чтобы

отойти от уличного пыльного зноя. Роман идёт по коридору, читает таблички из плексигласа с

фамилиями разных работников, аккуратно и прочно привёрнутые на стенах около высоченных

дверей, видит мягкие ковровые дорожки ровно в ширину коридора: то ли коридор делали под

дорожку, то ли дорожки специально выпускались для типовых по всей стране райкомовских

коридоров? И почему-то чем дальше идёт он этим мягким, ласковым путём, тем больше

убеждается, что здесь, в этой прохладе и устроенности, никому никакие разоблачения не нужны.

Весь ритуал его партийного утверждения состоит в спокойном, канцелярском оформлении

38

необходимых бумаг и выдаче билета. Выдача сопровождается, правда, рукопожатием с разным

районным начальством, случайно подвернувшимся тут. Все они улыбаются и поздравляют, вроде

как равного. Заговорить с ними в этот, всё-таки торжественный момент, о каких-то совхозных

промахах – значит просто оказаться невежливым, то есть, тут же ткнуть их носом в то, что они

недосматривают в хозяйствах. Все эти люди очень представительны, при галстуках и костюмах, и

от этого кажется, что дела их невероятно государственные и куда более важные, чем дела в

Пылёвке. С ними, такими значительными, как-то даже и не подходит говорить о всяких мелочах. А

значок депутата (такой же, как и у Трухи), на лацкане у одного из пожимающих руку и вовсе

заставляет очнуться и протрезветь. Люди с одинаковыми значками договорятся друг с другом куда

скорее, чем он договорится с кем-нибудь из них.

…Автобус пылит по шоссе, пересекая широкие, чуть холмистые степи, и хотя в салон тугой

подушкой давит свежий поток воздуха, всё равно душно, потому что в автобусе почему-то работает

отопление, которого на зиму, вероятно, уже не хватит. . «А, собственно, что они для меня, все эти

совхозные проблемы? Ну вот нафиг они мне нужны?» Муторно на душе. На совхозном собрании

боялся сказать о пожаре, в районе тоже боялся, найдя причины, которых и сам теперь не поймёт.

Что же за страх такой неявный и противный, как ком дерьма?! Да ведь предложили бы ему сейчас:

вот тебе два прапорщика Махонина, которые уработают тебя так, что ты потом в зеркале себя не

узнаешь, и он бы, усмехнувшись, ответил: «А давайте прямо сейчас! Чего тянуть с хорошим

делом?» А как этот нынешний страх понять? «Почему я не способен проявляться в таких

ситуациях? – спрашивает себя Роман. – Чем эти ситуации сложнее?» Не это ли имел в виду

удивительно дальновидный Махонин, пророча Роману, что он будет всю жизнь махаться с жизнью,

да только, судя по всему, впустую? Что же, это предсказание уже сбывается? Ведь первый раунд,

судя по всему уже проигран…

А если задуматься в целом обо всех своих планах, в которые он потом письмами и Серёгу

втянул, то откуда они? От чего взялись? Ну, вот если глубоко внутрь себя влезть? Да, скорее всего,

от нелепой мечты раннего детства – выучиться и работать волшебником. Что же, выходит, это ещё

не напрочь выветрено из головы? Оказывается, в армии эта нелепая мечта независимо от него

переплавилась в такие вот фантастические планы: жизнь ему, понимаешь ли, в селе захотелось

полностью по волшебному перестроить. Ну, так, для начала… Да ведь тут и впрямь надо колдуном

или волшебником быть, чтобы всё перевернуть. Так что надо ещё раз, как когда-то в детстве

сказать себе: «Волшебников не бывает, волшебников не бывает, волшебников не бывает. И потому

живи-ка ты себе самой нормальной жизнью».

Твёрдая обложка партбилета в кармане ничуть не греет душу. Когда-то был запал, и были

планы, ради которых хотелось быть партийным человеком. А на деле это вступление прошло,

будто по инерции этого, уже, оказывается, умершего запала. Теперь о планах и думать не хочется.

Вот если честно, то кого больше всего он запомнил в райкоме и о ком приятней всего теперь

думать? Да молоденькую голенастую секретаршу в приёмной, когда разное начальство жулькало

его руку. Секретарша, конечно, не подходила и не поздравляла, а лишь плеснула зеленью глаз,

давая понять, что он-то ей куда симпатичней, чем эти чинуши, упакованные в пиджаки и увязанные

галстуками. Вот это памятно и приятно. Эх, жаль всё-таки Бабочку Наташку. Не хочется

расставаться с ней. Хотя уход её неудивителен. «Если она прилетела от кого-то, значит, так же

легко должна улететь и от меня». Кем только заполнить её место? То-то и оно – чего боялся, то и

происходит; Наташка – это лишь начало. Что же дальше? А дальше то, что мокрому дождь уже не

страшен. Глядя на степи, плавно стелющиеся за окном автобуса, Роман думает о том, что

обманывать себя он больше не хочет. Женщина-жена ему уже не нужна. Он через это переступил.

И теперь хочет всех. А их так много! Мир женщин – это сплошной эротический океан,

противостоять которому невозможно. А он и не хочет ему противостоять…

Автобус приходит в Пылёвку в тот час, когда с поля гонят коров, и люди встречают их на

окраине села. Коровы, важно переваливаясь, шествуют по центру улицы. Роман, сойдя с автобуса

у магазина, идёт им навстречу, ощущая, как отходят отекшие за дорогу ноги. Навстречу попадает

парторг Таскаев, прутиком подгоняющий свою пёструю корову с обломанным рогом.

– Ну как? – даже с некоторой тревогой спрашивает он.

– Утвердили, – словно отмахнувшись, вяло сообщает Роман.

Таскаев, не выпуская прутика, хватает его ладонь обеими руками, так что кончик прутика,

размочаленный о коровьи спины, мелькает перед глазами обоих.

– Поздравляю! От всей души поздравляю с таким важным событием в твоей жизни, – говорит он

среди коров: мычащих, поднимающих пыль с дороги, роняющих смачно брызгающие лепёшки. –

Постарайся на всю жизнь запомнить этот момент! Теперь ты полноценный член нашей Партии!

Слова парторга полны искреннего участия и неподдельной доброжелательности. Удивительно,

что этот взрослый мужик живёт в своём каком-то придуманном мире, в каком-то ложном

измерении, которое он ловко подстраивает к тому, что происходит вокруг него на самом деле. А с

чем он поздравляет? С тем, что впервые пришлось сломаться и по-настоящему сдрейфить? С тем,

что с этого момента он уже не Справедливый? Не послать ли подальше этого парторга?

39

Отец дома реагирует на его партийное утверждение иначе.

– Ну и что? – спрашивает он за ужином вроде как случайно.

– Приняли.

– Ну-ну, – неопределённо бормочет Огарыш, – что ж, коммунисты – люди чисты…

Роман ждёт какого-нибудь толкования этой реплики, но отец