– Так сколько он тебе заплатил за то, чтоб ты оговорил на суде его брата? Никто ж все равно с тебя эти деньги требовать не станет, не бойся.

– А чего бояться-то? Ну тыщу… баксов.

– Неплохо. Да и челюсть того стоит – это чтоб без обид в дальнейшем… И что, с тех пор его не видел?

– Не-а.

– Обыск в квартире кто проводил?

– Да все они же, Мансуров с Лукиным. Соседей в понятые взяли. Теть Полю вот и меня посадили и велели смотреть и молчать, чтоб не мешали им работать. Ну и наработали, блин…

– А что такое?

– Ну эксперт этот ихний, он хоть следы какие-то обнаружил, а они только перевернули все вверх дном, протокол составили, опечатали дверь и уехали. Надели мне наручники и заявили, что все сходится к тому, что это я отравил хозяйку.

– А допрашивали когда?

– Да это уж потом, на второй или третий день только. А бить начали вообще на третьем или четвертом допросе. И потом – в одиночку. Ну вот, все теперь рассказал, больше ничего не знаю. Но если опять будет суд, я говорил: мне это дело ни на хрен не нужно! Я новых показаний давать не стану. Здоровье дороже.

– Смотри, паря, как считаешь нужным. По опыту знаю, что иной раз трусость не отстраняет, а, наоборот, притягивает опасность к человеку. Ну а потом ведь, сам факт вышибания из тебя нужных следствию показаний – куда уйдешь от него? А никуда. И стоматолог, что лечил твою челюсть, подтвердит, что конкретно и когда он делал. Гришу этого наверняка в розыск объявят. К Андрею уже адвокат поехал. Старик Поспеловский свои показания тоже дал, и он не верит, что убийца – Андрей. Видишь, тут многое сходится к тому, что не зря Григорий опасался твоих разоблачений. Интересно узнать, сколько он следователю Мансурову дал, вот что. Но эти мерзавцы ни в жисть не сознаются. А с работы полетят оба – и следователь твой, и тот опер. Если всем миром взяться. Но ты боишься. А что, может, правильно, кто тебя, Валера, знает… Ладно, остановимся пока. Будем заканчивать. Говори, что все, что записано на магнитофон, правильно и от слов своих ты не отрекаешься. И покончим на том…

Нелегкая работенка предстояла Филе. И не очень приятная в моральном плане.

Надо было устроить шикарное представление, во время которого страстная и жаждущая наслаждения женщина проявила бы себя во всем блеске своего таланта, а вот ее трудолюбивый и изобретательный партнер никак бы при этом не засветился.

Вероятно, у Юлии Марковны уже длительное время не было подходящих кавалеров – и потому она готова была сорваться с тормозов. И к такому развитию событий ее подтолкнула совершенно мастерская увертюра в виде зажаренного мяса в красном вине, которое быстро и ловко приготовил Филя. Дама была уже достаточно разогрета, даже и не испытав толком предварительной крепости Филиных объятий. И проявила такую стремительную активность, что партнер мог полностью отдаться в ее власть и следить лишь за тем, чтобы ненароком не обернуться к молчаливой, но заинтересованно фиксирующей происходящее чувствительной видеокамере.

А вот партнерши этот момент абсолютно не касался. Она будто нарочно демонстрировала и свою плоть, и сокрушающую страсть, с коей занималась любимым делом, в котором действительно понимала, а возможно, и видела высший смысл. Кто их знает, этих яростных, боящихся преждевременного заката хищниц?!

Будучи в душе очень честным человеком, Филя понимал, что занимается вещами, мягко выражаясь, мало достойными мужчины, но тут прежде всего, к сожалению, имело место дело – тоже, кстати, не слишком благонравное. Дело, в котором эта пышущая здоровьем и энергией дама являлась если не прямой соучастницей, то наверняка одним из вдохновителей преступления.

Размышляя об этом и тем самым оправдывая себя, Филя, однако, не забывал о глазке камеры и старался изобрести позы максимально пикантные. Он уже заранее видел глаза Юлии Марковны, которая скоро откроет для себя собственные, неведомые ей доселе, возможности и будет вынуждена сделать совершенно конкретные выводы на будущее. Как бы ни старалась она забыть обо всем своем прошлом. Вот и надо было ей о нем хорошенько напомнить. Да так, чтобы у нее больше не оставалось шансов врать, сочинять и подставлять невиновных людей ради личного благополучия. Или, возможно, каких-то иных целей.

И, словно почувствовав какой-то совершенно запредельной своей интуицией, о чем он думает, она отвалилась от него в сторону, широко раскинулась и, глядя прямо в камеру, что очень насторожило Филю, но он постарался не выдать своих опасений, почти задушенным, хриплым от усталости голосом произнесла:

– Ну вот ты скажи… ты же смог оценить, да?.. скажи, чего не хватало этому козлу?.. Я что, совсем уж никудышная баба, да?.. Чего его к той стерве потянуло? На старости-то… Ур-род…

Она все еще мстит, понял Филя. Возможно, у нее теперь комплекс такой образовался – где угодно и с кем угодно мстить бывшему мужу. Променявшему ее на… Одну минутку! А как же все эти разговоры про старшего и младшего Носовых? Они-то зачем, от великой тоски по большому сексу?

– А ему разве тебя не хватало? – цинично спросил Филя.

– Ой, брось! Это же ходячая мораль… Зануда и бабник. Вот такое невозможное сочетание… Оказывается, еще как возможное! Да ну его к черту! – воскликнула она, решительно поднимаясь и возвращаясь к прерванным занятиям…

Запас пленки в камере был рассчитан на два часа беспрерывной съемки. Включалась она вместе со светом в спальне, что и сделал Филя, едва вошел в эту комнату. Потом, правда, выключил верхний свет по просьбе Юлии Марковны, но для работы съемочной аппаратуры значения это его действие уже не имело. Раз включившись, она должна была работать до упора.

По Филиным прикидкам, там должно было остаться еще на полчаса. Ну и пусть себе работает вхолостую, сколько можно изображать героев «Основного инстинкта»? Надо сделать перерыв и отвалить на кухню. Малость подкрепиться и вернуться на ринг уже в новом качестве. Любовная страсть все-таки должна быть обоюдной. А не такой вот, очень пока односторонней.

Сказано – сделано. Правда, сорокадвухлетняя женщина успела-таки доказать практически своему ровеснику – а Филя был ненамного и старше-то ее, – что настоящее желание границ не знает, как не знает и пощады. Дама выложилась полностью, после чего с не меньшим удовольствием, не обременяя себя ненужной одеждой, отправилась вслед за Филей на кухню, где вскоре заскворчала на большой сковороде, приносящей счастье в дом, ну той, что постоянно думает о нас – правильно, «Тефаль»! – новая порция мяса, обильно политого домашним вином старого Ираклия.

Главное дело было сделано – необходимые свидетельства добыты, что в дальнейшем давало Филе полное право расслабиться. Чем он и успешно занялся, не будучи больше уже обремененным условиями…

Под утро, когда счастливая женщина мертвецки спала, Филипп Агеев аккуратно снял камеру с платяного шкафа, отсоединил проводки от выключателя, смотал их и сунул аппаратуру в бездонный карман своего шикарного пальто. Немедленно демонстрировать удовлетворенной женщине качество съемки и актерского исполнения было бы, по его мнению, делом некрасивым и неправильным. Ей следовало дать возможность остыть, пережить случившееся, возможно, даже оценить еще раз свои и партнера возможности, чтобы сделать некоторые выводы на ближайшее будущее – наверняка же через какое-то время захочется повторения! – а вот уж тогда можно и наступить на мозоль. Причем достаточно чувствительно. Так, чтоб у нее не осталось выхода, кроме одного, который и будет ей подсказан суровыми сыщиками, добывающими вот такими незаконными и неэтичными способами доказательства невиновности осужденного молодого человека, по какой-то совершенно непонятной причине взявшего чужую вину на себя.